Иван Федоров Москвитин родился около 1510г, но где неизвестно. Среди многочисленных гипотез о происхождении Ивана Федорова наше внимание привлекают те, в основе которых лежат геральдические построения. За основу берут типографический знак Ивана Федорова, известный в трех графических вариантах. На гербовом щите размещено изображение “ленты”, изогнутой в форме зеркального латинского “S”, увенчанной сверху стрелой. По сторонам “ленты” размещены буквы, образующие в одном случае имя Iwaн, а в другом - инициалы I.

В первой половине прошлого века П.И. Кеппен и Е.С. Банднеке указывали на сходство типографского знака с польскими дворянскими гербами “Шренява” и “Дружина”.(2, с.88) Поздние исследователи искали в знаке определенную символику. ”Ленту”, например, считали изображением реки - символом известного высказывания древнерусского книжника: “Книги суть реки наполняющей вселенную”. Стрела, якобы указывала на функциональную роль книги - распространение просвещения. (3, с. 185-193) Геральдические истоки типографского знака Ивана Федорова серьезно исследовал лишь В.К. Яукомский, установивший его идентичность с гербом “Шренява” белорусского дворянского рода Рагоза.(4, с.165-175)

Отсюда следовал вывод, что первопечатник происходил из этого рода или был приписан к гербу “Шренява” актом адаптации. ”Иван Федоровичь Москвитин”, “Iwaнн Федоровичь друкарь Москвитин”, “Иван Федоров сын Москвитин”, “Iоанн Федорович печатник з Москвы”- так именовал себя типограф на страницах изданий, выпущенных в Заблудове, Львове и Остроге. Иван Федоров называет город, откуда он приехал, - “З Москвы”. Но фамильное прозвище Москвитин не обязательно указывает на происхождение его владельца из столицы Московского государства. Имеются сведения о многочисленных Москвитиных, живших в XVI-XVII вв. в Московском государстве, так и в Великом княжестве Литовском. (5, с.6-8) Однако упоминаний о дворянском русском, украинском или белорусском роде Москвитинов обнаружить не удалось. Герб “Шренява”, которым пользовался Иван Федоров, был присвоен представителям нескольких десятков белорусских, украинских и польских фамилий, но Москвитинов среди них не было.

Можно предположить, что фамильным прозвищем первопечатника было не Москвитин, а Феодорович или его русский эквивалент - Федоров. Федоров - это конечно, не фамильное прозвище, а отчество первопечатника.

По некоторым сведениям, учился в Краковском университете и получил в 1532г. ученую степень бакалавра. В про моционной книг Краковского университета была обнаружена запись, повествующая о том, что в 1532г. ученой степени бакалавра был удостоен “Johannes Theodori Moscus”, т.е. “Иван Федоров Москвитин”. Совершенно точно, что в 1563г. он был дьяконом кремлевской церкви Николы Гостунского в Москве.(6,с49-56) Нет сведений о том, где и у кого обучался русский первопечатник типографскому искусству.

Первые печатные славянские книги появились на Балканах, но это были глаголические письмена, которые в России в XV-XVI вв. хождения не имели. К концу XV в. в Кракове были напечатаны первые четыре книги на кириллической основе; две из них датированы 1941г. Имя их печатника известно - Швайпольт Феоль. Белорусский просветитель Франциск Скорина начал печатать книги на родном языке в Праге 1517г. Более того, известно семь книг, напечатанных непосредственно в России в 50-е годы XVI в., то есть за десять лет до первопечатного “Апостола”. Однако до сих пор не установлено точно ни место, ни дата выпуска этих книг, ни имена их печатников.

40-е и 50-е годы XVI столетия - время ожесточенной классовой борьбы и серьезных идеологических распрей внутри господствующего класса феодалов. Идеологическая борьба в ту пору имела религиозную окраску. Прогрессивно настроенные реформационные круги дворянства и низшего духовенства, а также значительно более умеренные оппозиционеры, резко критикуют “настроение” верхушки православной церкви.

Реакционеры объявили предосудительным сам процесс чтения. ”Не читай много книг, тогда и не впадешь в ересь” - заявили они. ”Книга - причина душевных недугов человека”. Рьяные обскуранты подняли руку даже на авторитет Священного писания: ”Грех простым читать Апостола и Евангелие!”

В противовес программе гонителей книги мужественный и принципиальный гуманист, талантливый публицист Артемий провозгласил: ”До смерти учиться подобает!”

Пропаганда просвещения, критика рукописного способа изготовления книг были сочувственно встречены участниками правительственного кружка “Избранная рада”, которому в молодые годы царя Ивана IV принадлежала вся полнота власти. Во главе кружка стояли государственный деятель Алексей Федорович Адашев и священник придворного Благовещенского собора Сильвестр. Духовный сан не мешал Сильвестру заниматься мирскими делами. Он был мастером на все руки.

В доме у Сильвестра работали мастера, изготовлявшие рукописные книги и иконы. Здесь же, в начале 50-х годов XVI века возникла первая в Москве типография. Дело было новым, и Сильвестр не знал, как оно будет принято в высших кругах духовенства. Возможно, поэтому ни в одной из напечатанных в типографии книг не указано, кто, где и когда их делал. Книги эти ученые называют “безвыходными”, а типографию - “анонимной”.

В конце 50-х годов Сильвестр попал в немилость. Его сослали в далекий Кириллов Монастырь. Для изготовления богослужебных книг царь Иван IV основал государственную типографию в 1563г. В отличие от западноевропейских московская типография являлась не частным, а государственным предприятием, средства на создание печатни были отпущены из царской казны. Устройство типографии было поручено дьякону Николо-Гостунской церкви в Московском Кремле Ивану Федорову- опытному переплетчику, переписчику книг и резчику-художнику. Для типографии требовалось особое помещение, и решено было построить специальный Печатный двор, для которого отвели место вблизи Кремля, на Никольской улице. Иван Федоров вместе со своим другом и помощником Петром Мстиславцем принимал самое деятельное участие в строительстве Печатного двора.

После окончания строительства началась организация самой типографии, конструирование и изготовление печатного станка, отливка шрифта и т.п. Сам принцип печати подвижными литерами Иван Федоров вполне понял со слов других. Возможно, Федоров посетил в Троице-Сергиевой лавре Максима Цика, который долгое время жил в Италии и лично знал знаменитого итальянского типографа Альда Мануция. Однако технику книгопечатания вряд ли кто мог ему подробно объяснить. Федоров делал многочисленные пробы и, в конце концов, добился успеха, он научился отливать добротные литеры, набивать их и делать оттиски на бумаге.

Федоров, несомненно, был знаком с западноевропейскими печатными книгами. Но создавая форму своих печатных букв, он опирался на традиции русской письменности и русской рукописной книги.

19 апреля 1563г. Иван Федоров вместе с Петром Тимофеевичем Мстиславцем, с благословения митрополита Макария, начали печатать “Апостол”. Без малого год спустя, 1 марта 1564года, первая точно датированная московская книга вышла в свет. В конце ее помещено послесловие, называвшее имена печатников, указывавшее даты начала работы над книгой и ее выпуска.(7, с.7-9)

Напечатали “Апостол” большим по тому времени тиражом- до полутора тысяч экземпляров. Сохранились из них около шестидесяти. Первопечатный “Апостол”- наивысшее достижение типографского искусства XVI в. Мастерски изготовленный шрифт, удивительно четкий и ровный набор, превосходная верстка полос. В “анонимных” изданиях, предшествовавших “Апостолу”, слова, как правило, не отделяются друг от друга. Строки получаются то короче, то длиннее, и правая сторона страницы извилистая. Федоров ввел шпации между словами и добился совершенно ровной линии с правой стороны страницы.

Книга напечатана черной и красной краской. Технология двухцветной печати напоминает приемы “анонимной” типографии. Возможно Иван Федоров работал в “анонимной” типографии Сильвестра, т.к. он впоследствии использовал такие полиграфические приемы, которые нигде, как в типографии Сильвестра, не применялись. Но Федоров вносит и новое. Он впервые применяет у нас двухпрокатную печать с одной формы. Использует он и метод двухпрокатной печати с двух наборных форм (встречающийся в “Триоди постной”), как это делалось во всех европейских типографиях.

В книге 46 орнаментальных заставок, выгравированных на дереве (черным по белому и белым по черному фону). Строки вязи, также гравированные на дереве, как правило, печатались красной краской, выделяя начало глав. Ту же роль выполняют 22 орнаментальные “буквицы”, то есть инициальные или заглавные буквы.

Московский “Апостол” снабжен большой фронтисписной гравюрой, изображающей евангелиста Луку. Фигура Луки, отличающаяся реалистической трактовкой и композиционным изяществом, вставлена в художественно выполненную рамку, которую Иван Федоров использовал впоследствии для украшения других своих изданий. ”Апостол” завершается послесловием, в котором рассказывается о заведении типографии в Москве, прославляются митрополит Макарий и “благочестивый” царь и великий князь Иван Васильевич, чьим повелением “начата изыскивати мастерства печатных книг”.

Это замечательное творение Ивана Федорова долгие годы служило непревзойденным образцом для поколений русских печатников. (8. c.27)

В 1565г. Иван Федоров и Петр Мстиславец выпустили два издания “Часовника”. Это вторая книга государственной типографии. Первое из них было начато 7 августа 1565г. и окончено 29 сентября 1565г.

Второе печаталось со 2 сентября по 29 октября. По этой книге в ту пору учились. Учебный характер и небольшой формат “Часовника” объясняют исключительную редкость этого издания. Книга быстро зачитывалась и ветшала. ”Часовник” сохранился в единичных экземплярах, да и то преимущественно в зарубежных книгохранилищах.

“Часовник” отпечатан в восьмую долю листа. Книга собрана из 22 тетрадей, в каждой из которых 8 листов, или 16 страниц. Последняя тетрадь содержит 4 листа, в первом издании- 6 листов, причем один из них пустой. Все тетради пронумерованы, сигнатура проставлена внизу на первом листе каждой тетради. Фолиации (нумерации листов) в “Часовнике” нет. Такой порядок станет позднее нормой для московских изданий, отпечатанных “в восьмушку”. В первом издании “Часовника” 173 листа, во втором - 172. Объем удалось уменьшить благодаря более компактному и правильному набору. На полосе размещено, как правило, 13 строк.

Художественное избранство обоих изданий одинаково: 8 заставок, отпечатанных с 7 форм, и 46 фигурных инициалов - с 16 форм. Заставки можно разделить на две группы, значительно отличающиеся одна от другой. В первой группе - четыре доски, рисунок которых восходит к арабеске московской школы орнаменталистов. Сходные мотивы встречаются в рукописных книгах. Вторая группа, включающая три заставки, имеет зарубежные истоки и в русской рукописной книге ранее не встречались. Совершенно аналогичные заставки можно встретить в польских и венгерских книгах середины XVI в. Думается, что в этом случае можно говорить о металлических политипажах, привезенных Иваном Федоровым из Польши. В дальнейшем эти политипажи первопечатник будет использовать в качестве концовок в своих заблудовских и львовских изданиях.

Оба издания “Часовника” отпечатаны тем же шрифтом, что и “Апостол”. Однако общее полиграфическое исполнение “Часовника” ниже “Апостола”. Объясняется это, по-видимому, спешкой.

Других Московских изданий Ивана Федорова и Петра Тимофеевича Мстиславца мы до настоящего времени не знаем, но и этого вполне достаточно, чтобы Иван Федоров навсегда остался первопечатником Руси.(8, c. 27)

Вскоре после издания “Часовника” Иван Федоров и Петр Мстиславец вынуждены были покинуть Москву. Известно, что Иван Федоров подвергался в Москве гонениям за свою деятельность. Феодальная верхушка церкви, убежденный враг всех и всяческих нововведений, объявили деятельность Ивана Федорова богопротивной, еретической. (7, с.10) ”На нас много зависти ради многие ереси умышляли,” - писал впоследствии Иван Федоров, объясняя свой и Мстиславца отъезд из Москвы.

Вначале XIX в. русский библиограф В.С. Сопиков одним из первых попытался объяснить причины ухода Ивана Федорова из Москвы. Он видел первопричину в том, что печатные книги в Московской Руси будто бы считались “диавольским навождением”, “отправлять по ним божественную службу казалось тогда делом богопротивным”. (9, с.103)

Сопиков указывает еще три мотива:

• 1. богатые и знатные люди…духовенство не могли не предвидеть, что от распространения оного (т.е. книгопечатания) все рукописные и многоценные книги… должны потерять важность, высокую цену
• 2. ремесло многочисленных писцов угрожалось совершенным уничтожением…
• 3. ….книгопечатание изобретено иноверными еретиками…

О своих преследованиях Иван Федоров не говорит открыто. Мы узнаем лишь, что обвинения исходили “не от самого того государя, но от многих начальник, и священно-начальник, и оучитель”.

М.Н. Тихомиров считал, что переезд в Литву был совершен с согласия царя, а может быть по его прямому поручению для поддержания православия в Великом княжестве Литовском. (10, с.38)

Г.И. Коляда основной причиной ухода считал обвинение первопечатников в ереси. Этот мотив подтверждается самим Иваном Федоровым в послесловии к “Апостолу” 1574г. По мнению Г.И. Коляды, основной причиной служили серьезные изменения, внесенные Иваном Федоровым в текст первопечатного “Апостола”. (11, с.246) Имевший церковный сан дьякона, Иван Федоров вывез из Москвы не только жену и детей, но и необходимые для продолжения книгопечатания инструменты и материалы (матрицы, резные доски и др.).

Иван Федоров по праву считается основателем русской книгопечати. Однако не многие знают о том, что у него был верный помощник Петр Мстиславец. Более того, именно благодаря его усилиям великий мастер смог завершить свою работу над новой типографией.

Поэтому будет справедливо поговорить о том, кем же был Петр Мстиславец? Каких успехов он сумел достичь? И какие исторические сведения сохранились о нем?

Рождение великого гения

Трудно сказать, к какому сословию принадлежал Петр Мстиславец. Биография этого человека из-за ряда обстоятельств плохо сохранилась. Достоверно известно лишь то, что он родился в начале XVI века в окрестностях Мстислава. Сегодня этот город находится на территории Беларуси, а в былые времена это было

Если верить летописям, учителем юного Петра стал сам Это был известный ученый и философ, ставший автором многих научных трудов. Даже сегодня многие белорусы вспоминают его как великого гения, значительно опередившего свое время. Именно мастер научил своего ученика искусству печати, что навсегда изменило его судьбу.

Неожиданная встреча

Историки до сих пор не могут сойтись во мнении, почему Петр Мстиславец отправился жить в Москву. Но именно здесь он познакомился с Иваном Федоровым - известным московским дьяконом и книгописцем. На тот момент у Федорова уже был свой Печатный дом, но он нуждался в срочной модернизации.

Петр согласился помочь новому знакомому, так как эта работа была ему по нраву. Поэтому в начале 1563 года они начали разрабатывать новый механизм печати. Этот процесс растянулся на целый год, но при этом он полностью окупил все затраченные усилия.

Первая Московская типография

Первой их работой стала православная книга «Апостол», вышедшая в свет 1 марта 1564 года. Это была копия известного духовного издания, использовавшегося в те времена для обучения священнослужителей. Подобный выбор был вполне очевиден, так как Петр Мстиславец и Иван Федоров были воистину верующими людьми.

В 1565 году мастера выпускают еще одну православную книгу под названием «Часовник». Их издание быстро разлеталось по округам, что сильно разгневало местных переписчиков книг. Новая типография угрожала их «бизнесу», и они решили избавиться от горе-писателей.

Уход из Москвы и основание собственной типографии

Подкупленная власть обвинила Федорова и Мстиславеца в ереси и мистицизме, из-за чего им пришлось покинуть родной город. Благо изобретателей с радостью принял литовский гетман Г.А. Хадкевич. Здесь мастера построили новую типографию и даже напечатали одну совместную книгу под названием «Учительное евангелие» (год выхода - 1569).

Увы, история умалчивает, почему разошлись пути старых друзей. Однако достоверно известно то, что Петр Мстиславец сам покинул типографию в Заблудово и переехал жить в Вильно. Следует заметить, что Петр не терял зря времени и вскоре открыл собственную мастерскую. Помогли ему в этом братья Иван и Зиновия Зарецкие, а также купцы Кузьма и Лука Мамоничи.

Совместными усилиями они выпускают три книги: «Евангелие» (1575), «Псалтырь» (1576) и «Часовник» (приблизительно 1576). Книги были написаны новым шрифтом, разработанным самим Петром Мстиславецом. К слову, в будущем его творение станет образцом для многих евангелистких шрифтов и прославит его среди духовенства.

Конец истории

Как ни печально, но дружба нового союза не продержалась достаточно долго. В марте 1576 года состоялся суд, на котором было рассмотрено право на владение типографией. Решением судьи братья Мамоничи забрали себе все напечатанные книги, а Петру Мстиславцу осталось оборудование и право на шрифты. После этого инцидента следы великого мастера теряются в истории.

И тем не менее даже сегодня есть те, кто помнит, кем был Петр Мстиславец. Фото его книг часто появляются на заглавиях сайта так как именно в ней хранится несколько экземпляров его работ. И благодаря им слава книжного мастера сияет так же ярко, как и в былые времена, даруя вдохновение молодым изобретателям.

Евангелист Лука - гравюра из "Апостола"

В 1563 начали заниматься книгопечатанием два русских мастера: дьякон Иван Фёдоров и Пётр Тимофеевич Мстиславец, В марте 1564 Г. окончено было Печатание «Деяния Апостольские и послания соборные и святого Апостола Павла послания». Этот первенец русской печати состоит из 267 листов, в 25 строк на каждой странице. Внешность книги весьма удовлетворительна, по обычаю того времени, она отпечатана с разными украшениями, между прочим с рисунком, где изображен евангелист Лука. Он держит развернутый свиток, на котором, написано: «первое убо слово». Да, это было действительно первое печатное слово в России! Набор по большей части без отделения предлогов и союзов, и расстановка между главами отмечена на полях счётом. Вот что говорит Карамзин об этой книге:

«Сия книга редка; я видел ее в московской типографской библиотеке. Формат - в малый лист, бумага плотная, чистая; заглавный буквы напечатаны киноварью; правописание худо».

«Апостол» был напечатан на плотной голландской бумаге. Летописцы оставили нам известие о дороговизне бумаги, что, разумеется, должно было их занимать. Так, в Новгородской летописи, под 1545 годом, находим известие: в этом году была бумага дорога, «десть 2 алтына книжная»; под 1555 г.: бумага дорога была, «лист полденьги писчей».

На первых же порах книгопечатанию пришлось бороться с предрассудками темных людей. Кроме этого в то время в Москве существовал обширный класс «доброписцев», которые занимались перепискою книг. Книгопечатание отнимало у них работу и лишало доходов. Всё это было причиною, что первых печатников обвинили в ереси и волшебстве, в связи с нечистою силою. Не находя защиты в своем отечестве, Иван Фёдоров, подобный в своей участи Гуттенбергу, оставив свой город и родную землю, убежал за границу. Фёдоров со своим товарищем удалились в Литву, где их радушно принял гетман Хоткевич, который в своем имении Заблудове основал типографию.

Первою книгою, отпечатанной в заблудовской типографии, в 1568 г., было «Евангелие учительное», изданное на средства Ходасевича, который в предисловии к сочинению говорит: «не пощадя от Бога дарованных мне сокровищ на сие дело дать, к тому же изобретох себе в том деле друкарском людей наученных Ивана Федоровича Москвитина, да Петра Тимофеевича Мстиславца».

Затем Федоров поселился в Львове, главном городе Галиции (Червонной Руси). Здесь, в 1574 г., было напечатано второе издани «Апостола».

Ходкевич дал Федорову деревню во владение, но энтузиаст-типографщик пылал страстью к своему делу и предпочитал «вместо житных семян, духовные семена по вселенной разсевать». По приглашению князя Константина Острожского, воеводы Киевского, Фёдоров отправился в город Острог. Здесь вместе со своим сыном, в 1583 г., Федоров напечатал по поручению благочестивого князя знаменитую Библии Острожскую, первую полную Библию на славяно-русском языке.

Первый русский книгопечатник умер в страшной нищете, в предместье города Львова.

Дело книгопечатания в начале у нас не было оценено по всей своей важности. Задачу типографщика долго у нас не отличали от менее важной задачи переписчика. Первые типографщики наши были вместе с тем и первыми исправителями богослужебных книг.

На место первых типографщиков поступили их прежние сотрудники: Андроник Тимофеев, прозванием Невежа, и Никифор Тарасиев. В 1568 году они „напечатали в Московской типографии Псалтырь в 4 д. л. В послесловии они замечают, что «составили штанбу», т.е. набрали буквы и вставили их в печатальные доски, по повелению самого царя, «к очищению и исправлению не неученых и неискусных книгописецев». С 1590 по 1592 г. они же напечатали две Триоди в лист: Постную и Цветную. В 1594 году вышел Октоих и печатался два года.

Во время междуцарствия Трубецкой с товарищами думали восстановить типографию. В 1612 году, когда еще Пожарский был в Ярославле, бояре московские составили смету «сделать два станы на фряжское дело со всем сполна, как в них печатать всякие книги». При этом случае составлена роспись жалованья мастерам печатного дела. Любопытно, сколько в то время получали жалованья эти мастера. Главному мастеру назначено в год 15 рублей, 15 четвертей ржи и столько же овса; словолитцам по 10 рублей, да еще хлебного жалования по 28 четвертей каждому.

Петр Тимофеев Мстиславец (вариант: Мстисловец) (ум. после V 1577) – мастер книгопечатного дела, вероятно, автор послесловий к двум виленским изданиям и, также предположительно, в соавторстве с Иваном Федоровым написавший послесловия к трем книгам московской печати и предисловие к заблудовскому Учительному Евангелию (последнее – от имени Г. А. Ходкевича). Жизненный путь П. Т. М. почти не отражен в современных ему источниках, скудость которых восполняется в исследовательской литературе многочисленными, не всегда обоснованными предположениями. Прозвище издателя, как думают, указывает на его происхождение из белорусского города Мстиславля (И. С. Свенцицкий бездоказательно утверждал, что П. Т. М. был родом из Смоленска: Свєнцiцкий I. Початки книгопечатаня на землях України. У Жовквi, 1924. С. 51). Белорусское происхождение П. Т. М. навело некоторых ученых на мысль, что он познакомился с типографским искусством в Польше или Литве, а следовательно, при организации книгопечатания в Москве первенство принадлежало ему, а не Ивану Федорову (Голубинский Е. К вопросу о начале книгопечатания в Москве // БВ. 1895. № 2. С. 236; Iljaszеwiсz Т. Drukarnia... S. 25–29). Догадка эта малоправдоподобна, ибо в послесловиях и предисловии к совместным с Иваном Федоровым изданиям имя П. Т. М. всегда стоит на втором месте, а в «Сказании известном о воображении книг печатного дела» он назван «клевретом» первопечатника (Протасьева Т. Н., Щепкина М. В . Сказание о начале московского книгопечатания // У истоков русского книгопечатания. М., 1959. С. 200). Тем более нет никаких оснований считать П. Т. М. учеником Франциска Скорины (эта соблазнительная выдумка прельстила многих специалистов и любителей славянских древностей). Столь же неосновательно мнение о том, что до прибытия в Москву П. Т. М. подвивался в Новгороде (Iljaszewicz. Т. Drukarnia... S. 28; Анушкин А . На заре... С. 54). Е. Л. Немировский думает, что оба первопечатника трудились в московской анонимной типографии (Немировский Е. Возникновение книгопечатания в Москве: Иван Федоров. М., 1964. С. 269), но его точка зрения разделяется далеко не всеми. Трудно доказать и гипотезу Я. Д. Исаевича, будто П. Т. М. самостоятельно напечатал среднешрифтное Евангелие (Iсаєвич Я. Д. Першодрукар... С. 30). Приходится признать, что о занятиях П. Т. М. до начала работы над первопечатным Апостолом, увидевшим свет в 1564 г., достоверных сведений нет.

Не известно также, как распределялась работа между Иваном Федоровым и его соратником при подготовке Апостола к печати. Основываясь на ошибочной датировке 1576 г. так называемого виленского «Апостола с привилегией», для которого была изготовлена копия московской гравюры апостола Луки, А. А. Сидоров атрибутировал П. Т. М. и виленскую, и московскую гравюры. Поскольку А. С. Зернова убедительно доказала, что «Апостол с привилегией» выпущен в 1590-е гг., аргументация исследователя теряет силу. После выхода Апостола 1564 г. «клеврет» первопечатника по-прежнему трудился с ним бок о бок – в 1565 г. они выпустили два издания Часовника. Между 29 октября 1565 г., когда закончилось печатание второго издания Часовника, и 8 июля 1568 г., когда Иван Федоров и П. Т. М. приступили к публикации Учительного Евангелия в Заблудово, зачинатели русского книгопечатания по неизвестным причинам покинули Москву. Исследователи пытались уточнить время отъезда Ивана Федорова и его «клеврета». Буквально понимая рассказ послесловия львовского Апостола 1574 г. о торжественном приеме московских «друкарей» королем Сигизмундом Августом («въсприяша нас любезно благочестивый государь Жикгимонт Август»), Г. Я. Голенченко полагает, что встреча с королем состоялась на Виленском сейме, продолжавшемся с 18 ноября 1565 г. по 11 марта 1566 г. (Голенченко Г. Я. Русские первопечатники и Симон Будный // Книга. М., 1965. Сб. 10. С. 146–161). Считая, что в книге королевских счетов за 1566 г. в числе получивших вспомоществование московитов назван Иван Федоров, Е. Л. Немировский относит прибытие первопечатников в Люблин к осени этого года (Немировский Е. Л. Иван Федоров в Белоруссии. М., 1979. С. 71).

В Литве прибывшие из Москвы «друкари» первоначально обосновались в Заблудово, имении великого гетмана литовского и ревнителя православия Г. А. Ходкевича, и выпустили здесь в 1569 г. Учительное Евангелие. Но тут пути Ивана Федорова и его «клеврета» разошлись: они расстались летом 1569 г. (между 17 марта, когда была закончена работа над Учительным Евангелием, и 26 сентября, когда Иван Федоров в одиночку начал готовить к печати Псалтирь с Часословцем), П. Т. М. направил свои стопы в Вильно, где на средства православных купцов братьев Кузьмы и Луки Мамоничей оборудовал новую типографию; помощь в этом деле оказали ему также богатые горожане Иван и Зиновий Зарецкие. Вопреки утверждению Т. Ильяшевича (Drukarnia... S. 42–43) ничего не известно об участии П. Т. М. в постройке под городом бумажной мельницы. В «доме Мамоничей» московский печатник выпустил три книги – Евангелие (1575 г.), Псалтирь (1576 г.) и Часовник (между 1574 и 1576 гг.). Вскоре, однако, между «друкарем» и финансировавшими его предприятие Мамоничами произошел разрыв. Как отмечается в протоколе заседания Виленского городского суда от мая 1577 г., еще в марте 1576 г. суд рассматривал тяжбу между Кузьмой Мамоничем и П. Т. М. по разделу типографии и постановил все нераспроданные экземпляры изданий оставить Мамоничу, а типографское оборудование отдать печатнику; поскольку в течение года виленский купец не выполнял решения суда, П. Т. М. вторично вызвал его в ратушу и призвал к ответу. Документов о дальнейшем течении дела не сохранилось, но, судя по тому, что в позднейших изданиях Мамоничей не встречается ни шрифта, ни досок из орнамента П. Т. М., местный богач все же удовлетворил иск. По-видимому, вскоре после разрешения тяжбы с Мамоничами московский «друкарь» умер; во всяком случае о его последующей деятельности не сохранилось никаких сведений.

А. С. Зернова проследила дальнейшую судьбу типографского материала П. Т. М. Оказалось, что его виленским шрифтом были напечатаны две книги острожской типографии – «Книга о постничестве» Василия Великого (1594 г.) и Часослов (1602 г.), а также титульный лист Азбуки 1598 г. В целом ряде острожских изданий встречаются оттиски с досок П. Т. М. Кроме того, исследовательница обратила внимание на одинаковую плотность набора в виленских книгах и двух названных острожских изданиях. Все это позволило ей высказать предположение, что из Вильно П. Т. М. перебрался в Острог и продолжал там трудиться до нач. XVII в.; впрочем, она не исключает, что острожские издания – работа учеников виленского печатника.

Какое участие принимал П. Т. М. в написании послесловий к московским изданиям и предисловия к заблудовскому Учительному Евангелию (т. е. совместным с Иваном Федоровым работам), сказать трудно. Что касается послесловий к виленским Евангелию и Псалтири, то с литературной точки зрения они остаются неизученными. А. С. Зернова отметила близость их по стилю к предисловиям Ивана Федорова (3ернова А. С. Первопечатник... С. 88); Е. Л. Немировский обнаружил в послесловии к Евангелию 1575 г. заимствование из послания Артемия, игумена Троицкого (Немировский Е . Возникновение книгопечатания в Москве. С. 50), а Н. К. Гаврюшин нашел в послесловии к Псалтири цитату из «Диалектики» Иоанна Дамаскина. Соратник Ивана Федорова был таким же разносторонне одаренным человеком, как сам первопечатник. А. С. Зернова приводит остроумные доказательства того, что П. Т. М. принадлежат гравюры в его виленских изданиях; она атрибутирует ему и гравюру с изображением Василия Великого из «Книги о постничестве». В. Ф. Шматов приписывает П. Т. М. изображение герба Г. А. Ходкевича в заблудовском издании 1569 г. (Шматов В. Ф . Художественное оформление заблудовских изданий / Иван Федоров и восточнославянское книгопечатание. С. 103–104).

В нижеследующем перечне изданий с послесловиями и предисловием, в написании которых, как можно думать, принимал участие П. Т. М., новейшие перепечатки этих текстов не учитываются. О совместной деятельности Ивана Федорова и П. Т. М. см. дополнительную литературу в статье: Иван Федоров (Москвитин).

Изд.: Апостол. М., 1564. Л. 260–261; Часовник. М., 29.IX.1565. Л. 171–173 (без фолиации); Часовник. М., 29.X.1565. Л. 170–172 (без фолиации); Евангелие учительное. Заблудово, 1569. Л. 2–4 (1-го сч.); Евангелие. Вильно, 1575. Л. 393–395; Псалтирь. Вильно, 1576. Л. 249–250.

Лит.: Русакова Е . «Клеврет» первопечатника // Трехсотлетие первого друкаря на Руси Ивана Федорова. 1583–1883. СПб., 1883. С. 10–12; .Документ касательно древней Виленской Русской типографии Луки Мамонича, по претензии к оной Петра Мстиславцева / Изд. И. Спрогис // Литовские епархиальные ведомости. 1883. № 41, неофиц. отдел. С. 366–368; Лаппо И. И . К истории русской старопечати: Виленская типография Мамоничей // Сборник Русского института в Праге. Прага, 1929. Т. 1. С. 161–182; Iljaszewicz T. Drukarnia domu Mamonicz?w w Wilnie (1575–1622). Wilno, 1938. S. 24–56; Сидоров А. А. Древнерусская книжная гравюра. М., 1951. С. 112–113, 118–126; Barnicot J. D. A., Simmons J. S. G. Some Unrecorded Early-printed Slavonic Books in English Libraries // Oxford Slavonic Papers. 1951. Vol. 2. P. 107–108, N 9; Зернова А. С. 1) Типография Мамоничей в Вильне (XVII век) // Книга. М., 1959. Сб. 1. С. 167–223; 2) Первопечатник Петр Тимофеев Мстиславец // Там же. М., 1964. Сб. 9. С. 77–111; Прашковiч М. I. Культурна-асветн iцкая роля друкарнi Мамонiчаў // 450 год беларускага кнiгадрукавання. Мiнск, 1968. С. 155–169; Анушкин А. На заре книгопечатания в Литве. Вильнюс, 1970. С. 54–61; Наровчатов С . Печатное дело на Руси // Наука и жизнь. 1972. № 6. С. 62– 68; Каталог белорусских изданий кирилловского шрифта XVI–XVII вв. / Сост. В. И. Лукьяненко. Вып. 1 (1523–1600 гг.). Л., 1973. С. 34–37, № 4; С. 39–45, № 6; С. 45–48, № 7; С. 49–50, № 8; В помощь составителям Сводного каталога старопечатных изданий кирилловского и глаголического шрифтов. М., 1979. Вып. 4. С. 21, 22, 23, 25, 26, № 31, 35, 36, 41, 55, 56, 58; Iсаєвич Я. Д. Першодрукар Iван Федоров i виникнення друкарства на Українi. 2-е вид., перероб. i доп. Львiв, 1983. С. 37–38; Книговедение. Энциклопедический словарь. М., 1982. С. 363; Ялугин Э. В . Иван Федоров и Петр Мстиславец // Иван Федоров и восточнославянское книгопечатание. Минск, 1984. С. 137–145; Лабынцев Ю. А . Виленские издания Петра Мстиславца в собрании Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина // Там же. С. 170–179; Гаврюшин Н. К . Русские первопечатники – читатели «Диалектики» Иоанна Дамаскина // Федоровские чтения. 1983 г. Великий русский просветитель Иван Федоров. М., 1987. С. 70–72; Шматов В. Ф. Художественное наследие и традиции Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца в белорусской книжной графике XVI–XVII вв. // Там же. С. 203–204.

За последние годы в печати появилось значительное число работ, посвященных истории русского книгопечатания XVI - XVII веков; напечатаны и объемистые сборники, и отдельные статьи, монографии, каталоги. Но все же остается еще много неразрешенных вопросов, многие области недостаточно освещены. Например, до сих пор нет исчерпывающего исследования об Иване Федорове, в котором было бы объединено все то, что известно из его послесловий и архивных документов; между тем много документов, проливающих свет на жизнь и деятельность первопечатника, обнаружено в западно-русских архивах. О тех печатниках и типографиях, о которых не сохранилось достаточных материалов, печатных и рукописных, в литературе укоренились случайные суждения, основанные лишь на догадках, ничем не подкрепленных и не проверенных. Между тем изучение деятельности этих печатников возможно с помощью книговедческого метода - изучения самих изданий, сопоставления их между собою и с другими изданиями в отношении шрифта, печати, орнамента, иллюстраций и водяных знаков бумаги. Этот метод требует такой же тщательности и внимания, какие необходимы при изучении литературных памятников со стороны их языка и орфографии. При небрежном, приближенном его применении могут возникнуть грубейшие ошибки и недоразумения.

Неправильные представления о некоторых изданиях возникли больше ста лет назад, со времен В. С. Сопикова. К сожалению, многие неточности были приняты позднейшими историками книгопечатания и библиографами без всякой критики, на веру, и держатся до сих пор. Так, многие из анонимных изданий, сближенных, а иногда и отождествленных с другими датированными изданиями лишь на основании поверхностно понятого внешнего сходства, были датированы неправильно и ошибочно отнесены к работам той или иной типографии; это, в свою очередь, привело к неверному определению характера деятельности самих типографий. При правильном же применении книговедческого метода внешность изданий может дать такие сведения о печатнике и о судьбе его типографских материалов, каких нельзя найти ни в печатных, ни в рукописных источниках.

I. Бедность биографических сведений о Мстиславце и произвольные суждения о нем в литературе

Петр Тимофеев Мстиславец принадлежит к числу тех русских первопечатников, о которых в современных ему источниках не сохранилось почти никаких сведений. Создателям первой датированной московской книги исследователи уделили далеко не равное внимание. Ивану Федорову посвящены и отдельные монографии, и статьи, и целые разделы в общих курсах по истории книгопечатания. Петр Мстиславец, занимавший в Москве второе место после своего знаменитого товарища, остался в тени; выяснить, какова была его роль в совместной работе с Иваном Федоровым в Москве и в Заблудове, действительно трудно. Эту задачу наметил проф. А. А. Сидоров. В своей книге (А. А. Сидоров. «Древнерусская книжная гравюра». М., 1951, стр. 95, 113) он попытался решить, какие работы были выполнены Иваном Федоровым и какиеПетром Тимофеевым. А. А. Сидоров пришел к убеждению, что заставки и рамку вокруг изображения апостола Луки резал Иван Федоров, а фигуру апостола - Петр Мстиславец. А. А. Сидоровым подробно рассмотрены также виленские издания Мстиславца, особенно их гравюры; до него в литературе самостоятельной деятельности Мстиславца в Вильне уделялось очень мало внимания. Бесспорных документальных сведений о Петре Мстиславце ничтожно мало. Его имя упоминается рядом с именем Ивана Федорова - и всегда на втором месте - в послесловиях трех московских изданий: Апостола 1564 года и двух Часовников 1565 года, а также в предисловии к заблудовскому Евангелию учительному 1569 года. В послесловии к московскому Апостолу о Петре Тимофееве сообщается только, что прозвище его было Мстиславец.

Книга зовомая Евангелие оучительное. Ѡ всех четырех еvглистов избранна.

Печ. Иван Федоров и Петр Тимофеевич Мстиславец, Заблудов, 8 июля 1568 – 17 марта 1569.

В источниках, относящихся ко второй четверти XVII века и содержащих сведения о начале московского книгопечатания, также нет новых данных о первопечатниках. Два «Сказания... о воображении книг печатного дела» 1630-1640-х годов (П. Строев. Описание старопечатных книг славянских, находящихся в библиотеке... Царского. М., 1836, стр. 439), т. е. лет 70 спустя после начала книгопечатания в Москве, повторяют известия, сообщенные в послесловии Апостола 1564 года, и прибавляют, что оба печатника были искусные мастера. Иван Грозный и митрополит Макарий «начаша изысковати мастерства печатных книг кто бы смыслен и разумен к такому делу обрелся: и обретеся некто смыслен и хитр к таковому орудию, Николы Чудотворца Госту некого... диякон был званием Иоанн Федоров сын, да другий клеврет его Петр Тимофеев сын Мстиславец, искусни бяху и смыслени к таковому хитрому делу». Сказания объясняют, откуда взялось их уменье: «глаголют же нецыи о них, яко от самех фряг то учение прияста». Имена мастеров поставлены в обычном порядке; к имени Мстиславца прибавлено определение - «клеврет». Это слово использовано Ев. Русаковой для заглавия ее статьи «Клеврет первопечатника». Трехсотлетие первого друкаря на Руси. Спб., 1883. Слово «клеврет» в настоящее время придает определяемому им лицу оттенок зависимости или подчиненности, в XVI-XVII веках оно означало просто - сотрудник, сотоварищ. Два совершенно тождественных послесловия 3-й и 4-й четверти Трефологиона 1638 года тоже говорят о «некиих» хитрых мастерах». Приводя в обычной последовательности имена Ивана Федорова и Петра Тимофеева, они прибавляют к имени последнего его прозвище - Мстисловец. Начало книгопечатания в Москве обозначено здесь двумя датами, как и в послесловии 1564 года, только несоответствие их увеличено еще на пять лет: в послесловии 1564 года даты расходились на 10 лет (7061 г. от сотворения мира и 30-е лето царствования Ивана Грозного (Иван Федоров в львовском послесловии 1574 г. исправил несоответствие дат, заменив цифру 7061 цифрой 7071), а в послесловии 1638 г.- на 15 лет: «и от того убо времени, от 61-го году осмыя тоя тысящи и от 35-го лета царства его царя Ивана Васильевича всея Русии, начашася быти печатныя книги»). (П. Строев. Описание старопечатных книг славянских, служащее дополнением к описаниям библиотек Толстова и Царского. М., 1841, стр. 98). Дата скопирована неправильно: от 30-го, а не от 35-го. Лето 35-е получилось, очевидно, вследствие присоединения к цифре 30 окончания е, которое было принято за цифру 5. По-видимому, составители первых опытов истории возникновения московского книгопечатания, не располагая никакими новыми сведениями, старались лишь точно перепечатать послесловие московского Апостола 1564 года. Не поняв несоответствия дат, они внесли в этот вопрос еще новую путаницу. Прозвище Мстиславец, очевидно, говорит о происхождении Петра Тимофеева из белорусского города Мстиславля. И. Свенцицкий (Свенцицкий. Початки книгопечатания на землях Украины. Жовква, 1924, стр. 14, 51), не приводя никаких оснований и не ссылаясь на какие-либо документы, утверждает, что Мстиславец был родом из Смоленска. Правда, Мстиславль расположен недалеко от Смоленска. П. И. Кеппен (Материалы для истории просвещения в России, собираемые П. Кеппеном. № 11. Библиографические листы 1825 года. Спб., 1826, стр. 296, № 243. Евангелие 1575. Вильна. Петр Тимофеев Мстиславцев; В. М. Ундольский. Очерк славяно-русской библиографии: М., 1871, №№ 61, 62, 77 - Мстиславцев; №№ 66, 76 - Петр Тимофеев, без прозвища. И. П. Сахаров. Обозрение славянорусской библиографии, т. I, кн. 2. Спб., 1849, П. Т. Мстиславцев), И. П. Сахаров, В. М. Ундольский почему-то называют его Мстиславцевым. А польские писатели К. Эстрейхер и Т. Ильяшевич неправильно поняли слова «Петра Тимофеева сына Мстиславца»: ошибочно связав слово «сына» со словом «Мстиславца», а не со словом «Тимофеева», они решили, что Петр Тимофеев называет себя сыном какого-то Мстиславца. Впрочем, такое толкование не меняет сути дела: так или иначе прозвище Петра Тимофеева говорит о его связи с городом Мстиславлем и с Белоруссией. Может показаться странным, что сам Петр Тимофеев в послесловиях к своим виленским изданиям, Евангелию 1575 и Псалтыри 1576 г. именует себя Мстисловцем. Так же он назван и в послесловии к Трефологионам (3-й и 4-й четверти) 1638 г. Однако этому написанию прозвища не следует придавать особого значения, так как произношение слова в обоих начертаниях оставалось неизменным: в послесловиях к Апостолу, Часовникам и заблудовскому Евангелию учительному ударение стоит над первым слогом, и поэтому гласная второго безударного слога слышится неясно.

Три вида начертания прозвища Мстиславец:

1564 - Мстиславец 1575 - Мстисловца 1638 - Мстисловец

1565 - Мстиславца 1576 - Мстисловца 1638 - Мстисловец

1569 - Мстиславца

В памятниках XVI века над строкой между буквами М и с стоит ерок. Мысль о белорусском происхождении Мстиславца вызвала у многих исследователей предположение, что он мог еще до приезда в Москву побывать в Польше и познакомиться там с книгопечатанием, а может быть, живя в Вильне, даже иметь связи с Скориной. Высказавшие это предположение Е. Е. Голубинский (Е. Е. Голубинский. К вопросу о начале книгопечатания в Москве.- Богосл. вестник», 1895, № 2, стр. 229) и Т. Ильяшевич допускают, что в Москве первенство принадлежало Мстиславцу и что он, быть может, был учителем Ивана Федорова. Е. Е. Голубинский полагает, что в Москве приезжий белорус вынужден был, несмотря на свое превосходство, держаться в тени, предоставляя первое место москвичу; однако он упускает из виду, что за Иваном Федоровым первенство сохранилось и в Заблудове, хотя здесь, в Белоруссии, он сам оказался на положении чужеземца. Владимиров (Д-р Фр. Скорина, Спб., 1888, стр. 207) и Ильяшевич (стр. 25) разделяют мысль о возможной связи Мстиславца со Скориной, но не приводят никаких документов, подтверждающих хотя бы факт их знакомства. Чтобы иметь основание считать Мстиславца учеником Скорины, следовало бы обнаружить какие-нибудь общие приемы печатания, общий или по крайней мере сходный типографский материал. Между тем оба вполне оригинальных шрифта Скорины - пражский и виленский - не имеют ничего общего с крупным шрифтом Мстиславца. Еще более странным кажется предположение Ильяшевича (стр. 39), что Мстиславец собрал в своей типографии три шрифта: скоринин, из заблудовской типографии и отлитый им свой новый шрифт. Такое же утверждение было высказано в кандидатской диссертации В. В. Чепко о Скорине (В. В. Чепко. Общественная и культурная деятельность. Георгия Скорины, диссертация. Минск, 1953, стр. 344-345. «Издания Мстиславца носят настолько явные черты влияния скоринских изданий и так похожи на последние, что некоторые исследователи считают (и не без основания), что Мстиславец был одним из мастеров Скорины... Типография П. Мстиславца вскоре перешла в руки виленских купцов братьев Мамоничей. Влияние изданий Скорины на все издания Мамоничей настолько ярко... Очевидно, что типографские принадлежности Скорины перешли к Мамоничам через П. Мстиславца»), со ссылкой на А. Н. Пыпина и В. Д. Спасовича (А. Н. Пыпин и В. Д. Спасович. История славянских литератур. Спб., 1879, т. I, стр. 325. О сходстве типографского материала здесь не говорится: «Полагают, вероятно не без основания, что движение, начавшееся в западной Руси, не осталось без влияния на Москву; думают, например, что... П. Мстиславец был одним из мастеров в типографии Скорины и в Москву пришел из Вильны»). Высказывать соображения о сходстве и даже общности материалов типографии Скорины и Мстиславца могли только авторы, никогда не видевшие ни тех, ни других изданий. Нужно заметить, что в работе Пыпина и Спасовича ничего не говорится о сходстве типографского материала, эта мысль принадлежит Чепко. Ни для орнамента, ни для иллюстраций у Скорины и Мстиславца не было ни одной общей доски. У того и другого печатника видны формы фантастического рисунка, с звериными головами и масками, характерные для современного им западноевропейского орнамента; но познакомиться с образцами этого стиля и Скорина и Мстиславец могли независимо друг от друга. Общий вид книг Скорины отличается оригинальностью и нерусским характером, в книгах же Мстиславца, за исключением рамок иллюстраций и некоторых особенностей правописания, все типично московское: шрифт, по рисунку близкий к московскому крупному полууставу; заставки с растительным узором; красная вязь перед началом глав, красные ломбарды. Это приемы, которых Скорина никогда не применял. В языке Мстиславца тоже нельзя найти указаний на связь его со Скориной; в нем не заметно ни малейших следов влияния белорусского языка, тогда как у Скорины в славянском тексте постоянно встречаются белорусские грамматические формы. Приняв во внимание полувековой промежуток времени, отделяющий виленские издания Скорины от начала печатания Мстиславцем виленского Евангелия, трудно согласиться и с тем, что Мстиславец был учеником Скорины. Из такого предположения естественно вытекало бы, что в 1575 г. Мстиславец был уже глубоким стариком; но вероятнее думать, что переезды из Москвы в Заблудов, из Заблудова в Вильну совершал человек среднего возраста, а не старик. Впрочем, ничего точного о возрасте Мстиславца сказать нельзя. Ильяшевич, очевидно, плохо знавший русский язык, толкует слова Мстиславца в одном из виленских послесловий: «аз же есмь человек грешен и немощен» в том смысле, что он сам признавал себя очень старым (стр. 53). Между тем фраза о немощи была условным выражением в послесловиях; несомненно, что слово «немощен», употребленное в соединении со словами «многогрешный», «грешный», означало немощь отнюдь не физическую. Наиболее достоверным источником, откуда, казалось, можно было бы почерпнуть сведения о Петре Тимофееве, являются его послесловия к виленским изданиям - Евангелию и Псалтыри; однако по сравнению с послесловиями Ивана Федорова, особенно с его послесловием к львовскому Апостолу 1574 г., они гораздо менее содержательны. Кроме общих фраз о развращенности и лукавстве, царствующих в мире, о собственной греховности и лености пишущего, которые мешали его духовным стремлениям, в послесловиях приводятся лишь сведения о помощи и поощрении к труду, полученных печатником от нескольких виленских горожан; они помогли не зарыть вверенный ему от бога талант (упоминание о таланте - как у Ивана Федорова). О себе же Мстиславец не только не сообщает никаких подробностей, но, как уже было сказано, даже вносит некоторое сомнение относительно своего прозвища. Несогласованные даты послесловия к Псалтыри (7083 от сотворения мира и 1576 христианской эры) явились причиной многих неубедительных предположений, касающихся деятельности Мстиславца в Вильне. Кеппен, Русакова и автор статьи в журнале «Книговедение» 1895 года («Редкости хранилища К. П. Медокс») принимают более раннюю дату (1575). Ундольский, Строев и Каратаев указывают на сомнительность этой даты. А. Е. Викторов ввиду неясности даты Псалтыри Мстиславца приписывает ему еще одну анонимную Псалтырь, сходную с первой строка в строку. В описании обеих Псалтырей отмечается, что в одной из них больше киновари (почему она и названа «Псалтырью с красными точками»); эта Псалтырь отнесена к 1576 году; другая - с меньшим количеством киновари («Псалтырь с черными точками») - датирована 1575 годом. Как будто с прибавлением второй Псалтыри разъяснился вопрос о датировании Псалтыри Мстиславца! Владимиров и Миловидов согласились с этим мнением А. Е. Викторова. Помимо «Псалтыри с черными точками», к виленским изданиям Мстиславца 1575-1576 годов библиографы причислили анонимное издание «Апостол с привилиеем» (привилегией), в доказательство чего ссылались на Кеппена. Действительно, Кеппен упоминает издание Апостола 1576 года с привилегией и относит его к львовским изданиям. Ссылка на Кеппена - результат недоразумения. Кеппен говорит не об анонимном издании Апостола, а о каком-то другом, имеющем точные выходные сведения. Вот его слова: «Издатель сих листов имел удовольствие получить от гр. Ф. А. Толстова... выписку из составленной г-м Строевым описи печатных книг московской его библиотеки. Сверх сего в графской библиотеке находятся еще следующие, до сего времени не описанные книги: под № 3. Апостол, напечатанный во Львове 1576 г., в 2°. На конце книги королевская привилегия за подписью князя Василия Острожского и справою подскарбия Герасима Даниловича». Вероятно, Кеппен в чем-то ошибся, потому что Строев ни в «Каталоге книг гр. Толстова», ни в «Дополнении» ничего не сказал о таком издании; привилегия же к анонимному Апостолу никаких подписей не имеет; о каком издании говорит Кеппен - непонятно. М. А. Максимович вслед за Кеппеном признал существование львовского Апостола и, приняв его дату, отнес анонимное издание к 1576 году. Другие библиографы, отметив, по-видимому, сходство анонимного Апостола с Апостолом 1591 года типографии Мамоничей, отнесли его к виленским изданиям. Митр. Евгений (Болховитинов) первый отнес анонимное издание Апостола с привилегией к произведениям печати Мстиславца, по всей вероятности исходя из близости дат его изданий с произвольной датой Апостола; впрочем, он настолько поверхностно, даже не упоминая о привилегии касается Апостола, что трудно понять, о каком именно издании он говорит. Произвольную дату, принятую библиографами, ошибочно ссылавшимися на Кеппена, стали повторять без всякой критики позднейшие библиографы и историки книгопечатания: Ундольский (№ 78), Каратаев № 89 (правда, с оговоркой о сбивчивости библиографических указаний), Миловидов, Владимиров, Булгаков, Абрамович, Ильяшевич, Лаппо, Огиенко. Охотно принял эту дату и А. А. Сидоров. Подчеркнув сходство виленской гравюры ап. Луки с гравюрой московской, он, основываясь на искусствоведческих соображениях, приписал ее Мстиславцу: «Мстиславец вырезал и московского Луку, его же рука видна и в виленской гравюре». Это сходство гравюр было отмечено и другими историками; признав виленского Луку работой Мстиславца, они с легкостью приписали Мстиславцу и московскую гравюру. Если согласиться с этими совершенно произвольными суждениями, то следовало бы признать, что Мстиславец за 1575-1576 гг., то есть в течение двух лет, напечатал не два, а четыре крупных издания. Совершенно очевидно, что такую громадную работу он выполнить не мог. Вопрос о месте и времени напечатания обоих анонимных изданий, приписываемых Мстиславцу, остается таким образом неразрешенным; он нами рассмотрен в другой работе, посвященной деятельности типографии Мамоничей второго периода. Что касается времени выхода Псалтыри Мстиславца, то оно может быть определено сопоставлением следующих дат: Евангелие Петр Мстиславец начал печатать 14 мая 1574 г. и закончил 30 марта 1575 г. Если принять за дату выхода Псалтыри 16 января 1575 г. (когда она начала печататься - неизвестно), то получится, что в 1574 г. только что основанная типография одновременно печатала два больших издания; это, конечно, мало вероятно. Отсюда следует, что Псалтырь должна быть отнесена к 1576 г.

II. Поддержка, оказанная Мстиславцу группой православных при устройстве типографии в Вильне

Самостоятельная, независимая от Ивана Федорова работа Петра Мстиславца началась после того, как в 1569 г. было закончено печатание заблудовского Евангелия учительного и Мстиславец расстался со своим товарищем, который продолжал без него работать у Ходке-вича. Почему они разошлись, каковы были их взаимоотношения - неизвестно. Многие авторы, например Абрамович, Огиенко, объясняют прекращение их совместной работы ссорой и несогласиями. Ильяшевич в своей книге о Мамоничах (стр. 31) ищет причину не в личных отношениях печатников, а в общегосударственных условиях того времени. Это очень вероятное объяснение. Пока происходило печатание Евангелия учительного, Ходкевич уехал (10 января 1569 г.) в Люблин на сейм, где после долгих дебатов был принят акт о Люблинской унии. Религиозные разногласия русских с поляками не помешали горожанам и шляхтичам стремиться к унии для получения так называемых польских свобод; уния расширила права шляхты и самоуправление городов. Крупные помещики, такие, как Г. А. Ходкевич, не получали от унии никаких выгод, так как с повышением значения шляхты ослабла власть крупных феодалов. Литовско-русские вельможи грозили уехать с сейма и даже привели было эту угрозу в исполнение; они присягнули унии только тогда, когда им было объявлено, что постановление войдет в силу и в их отсутствие. Присяга состоялась 1 июля, а уже 12 августа закончился сейм. Петр Мстиславец, по всей вероятности, уехал из Заблудова после марта, когда было закончено печатание Евангелия учительного, и раньше конца сентября, когда Иван Федоров уже один приступил к печатанию Псалтыри с Часословцем. Весьма возможно, что Иван Федоров, как человек приезжий, не мог вполне оценить значения унии и не сознавал, что положение Ходкевича сделалось более шатким. Мстиславец же, как белорус, лучше понимал культурное значение Вильны, куда он направился из Заблудова. Городское население Вильны, уже давно имевшее самоуправление (Магдебургское право было распространено на Вильну еще в 1387 г. См.- Собрание древних грамот и актов города Вильны, Ковна, Трок, православных монастырей, церквей и по разным предметам, ч. 1. Вильна, 1843, № 1) и свои общественные организации в виде ремесленных союзов или братств, объединявшихся около храмов, привыкло к коллективным действиям; сплоченность горожан могла быть более мощной силой в борьбе за православие и политические права русских в Литве, чем власть крупного помещика. В большом городе, где яснее сознавали необходимость просвещения и острее испытывали нужду в книгах, книгопечатание сулило больше удачи, чем в Заблудове. Очень вероятно, что соображения такого рода руководили Мстиславцем при его отъезде из Заблудова. Через несколько лет и Ивану Федорову также пришлось обратиться за поддержкой к горожанам другого западнорусского города. Нужда в книгах для православного населения стала особенно настоятельной, когда католическое духовенство повело усиленную борьбу с инаковерующими - протестантами и православными - проповедью и печатным словом. В спорах с католиками православные были вооружены слабее своих противников, им приходилось напрягать все силы, чтобы отстаивать свое право на существование: в XVI в. отказ от своей веры равнялся отказу от национальности. По словам Ивана Федорова, во Львове ему не помогли ни богатые горожане, ни высшее духовенство («богатые и благородные в мире»), хотя он на коленях слезно умолял их о помощи; помогли ему среднего достатка горожане, миряне и рядовые священники: «мали нецыи в иерейском чину, инии же неславнии в мире». Мстиславец, наоборот, встретил в Вильне поддержку со стороны богатых и просвещенных православных горожан - Заредких и Мамоничей. Судя по письмам князя А. М. Курбского, к ним примыкали и другие горожане, посещавшие собрания в доме Заредких. Руководители этой группы сознавали, насколько опасно для православия проникновение в Литву иезуитов, готовились к трудной и неравной борьбе. В двух письмах Курбского, адресованных Кузьме Мамоничу, перечислены имена нескольких членов этой группы: кроме самого Мамонича, названы один из Заредких, Василий Михайлович Гарабурда и пан Петр (Устрялов предполагает, что пан Петр это не кто иной, как Петр Тимофеев Мстиславец). Кузьма Мамонич и пан Петр сообщили Курбскому о сочинениях некоего иезуита, «иже много отрыгал ядовитыми слогнями на святую непорочную веру нашу, нарицающе нас схизматиками» (Сказания князя Курбского, Спб., 1833, ч. 2, стр. 171 - 172, 288). Курбский сознает, что в словесном состязании иезуиты могут оказаться сильнее, и советует «без ученых нашея страны» не ходить к ним на диспуты. Сам он собирается помочь православным переводами на славянский язык творений отцов церкви. Лица, перечисленные в письме Курбского, составляли центр, вокруг которого группировались многие православные из среды виленских мещан. Один из Зарецких предоставляет свой дом для собраний горожан, и Курбский советует Кузьме Мамоничу прочесть «то посланейцо (то есть его письмо) в дому пана Зарецкого и всем, во правоверии стоящим виленским мещаном». В другом письме Кузьме Мамоничу Курбский высказывает радость по поводу получения с Афона книг сочинений восточных отцов церкви - она поможет против латинских козней. Высшему православному духовенству он дает нелестную оценку («лености для и обжорства епископов наших»). Книга была получена с Афона князем К. К. Острожским, а он передал ее для переписки Гарабурде и Курбскому; сам Курбский ее уже переписал, и теперь, говорит он, ее надо еще раз переписать, найдя «писаря доброго», который не исказил бы ее смысла. Как видно из писем, Острожский и Курбский, не жившие в Вильне, постоянно поддерживали связь с виленскими православными. Имя Ивана Федорова в переписке не упоминается, хотя, судя по всему, он не мог стоять в стороне отдела распространения просвещения среди русских и укрепления православной веры. Объяснить это можно тем, что в начале 1570-х годов Иван Федоров совершил трудный переезд из Заблудова во Львов - город, который в дальнейшем стал местом его деятельности. Здесь встретилось много различных препятствий, борьба с которыми поглощала его силы и внимание; не удивительно, что его имя не упоминается среди членов виленского кружка. Письма Курбского к Мамоничу относятся, по-видимому, к самому началу 1570-х годов. Иезуиты проникли в Вильну в 1569 г., следовательно, Курбский писал после этого года; однако он ничего еще не говорит о начавшемся в Вильне у Мамоничей книгопечатании или хотя бы о приготовлениях к нему, о чем, конечно, Мамонич известил бы его. Так как Мстиславец 14 мая 1574 г. уже начал печатание Евангелия, то самое устройство типографии должно было начаться хотя бы годом раньше, то есть в 1573 г. Между тем Курбский в своем письме говорит лишь о переписке необходимых книг, а не о их печатании. Эти соображения позволяют определить хронологические границы переписки Курбского: она относится к 1570-1572 гг. Обстановка для устройства печатни в Вильне была гораздо благоприятнее, чем в имении Ходкевича, где все решала воля одного человека. Мстиславец приехал в Вильну в 1570 г. или вскоре после того. Может быть, это было еще при жизни Сигизмунда Августа, отличавшегося религиозным свободомыслием. При нем в Польско-литовском государстве установилась известная веротерпимость, и надвигавшаяся с запада католическая реакция еще не успела проявиться. Когда со смертью Сигизмунда Августа (1572) пресеклась династия Ягеллонов и встал вопрос о выборе короля, то, наряду с кандидатурой Генриха французского и одного из сыновей императора Максимилиана, была выдвинута кандидатура московского царя или царевича. Избранный сторонниками католической партии, Генрих французский не оправдал возлагавшихся на него надежд. В 1574 г., когда Мстиславец начал печатать Евангелие, короля уже не было. Генрих бежал во Францию, и в Польше снова наступил период «бескоролевья». В выходных сведениях Евангелия еще назван король Генрих, а в Псалтыри король совсем не упоминается. Очевидно, в то время печатание книг для православной церкви не могло еще навлечь неприятностей на печатника и его покровителей. В послесловии к Евангелию Мстиславец рассказывает, как благочестивые мужи, жители Вильны, пригласили его на работу; он с благодарностью и уважением говорит об этих людях, среди общего развала и отступничества оставшихся верными православию. Они-то и убедили его взяться за книгопечатание: «Велми благодарим бога, яко и еще обретаются избрании божии, паче же в нынешнее время лукавое, посреде рода строптива и развращенна. Но понеже понудили есте нас недостойных выше нашея меры на сие дело. Аз же есмь человек грешен и немощен, бояхся начати таковая. К тому же смотряя свое неприлежание и леность и неразумие, на мнозе отлагах», то есть если бы не их просьбы, он откладывал бы свое намерение приняться за дело, которое считал для себя непосильным. Так же как и Иван Федоров, он вспоминает о таланте, данном ему от бога, за который он должен дать ответ: «аще и един талант вверен будет кто, не ле-нитися подобает, но прилежно делати, бояся приказни съкрывшего». В послесловии к Псалтыри, второму изданию виленской типографии Мамоничей, вышедшей 16 января 1576 г., Мстиславец вновь говорит, что и эту книгу он печатает, уступая чужим настояниям, хотя и чувствует себя невеждой, с ограниченным умом, не умеющим владеть языком: «Еже оубо тесное разума и недооуметелное языка моего сведый...». Из общего числа благочестивых мужей, побудивших его взяться за труд печатания, он выделяет двоих Заредких: «Но милостиви ми будите богопочтеннии, милостивый пане скарбный и пане Зенове Зарецкии, молюся, вашим заповедем покрившуся и приемлющу послушаниа, напечатах сию книгу». По этим послесловиям ясно видна инициатива Зарецких и их влияние на устройство типографии Мстиславца и Мамоничей: «умышлением и промышлением его милости пана скарбного, старосты упицкого, Ивана Семеновича Зарецкого, и брата его пана Зенова, бурмистра места виленского».

III. Неопределенность имущественных отношений между Мстиславцем и Мамоничем

В послесловиях к обоим его изданиям - Евангелию и Псалтыри содержатся лишь неопределенные сведения о материальной стороне отношений между виленскими гражданами и приезжим печатником. В послесловии к Евангелию Мстиславец говорит, что читатели должны прежде всего благодарить братьев Зарецких и братьев Мамоничей за предоставленные теми и другими материальные средства: «...пану Иоанну и пану Зеновию, таже и Козме и Лоукашу Мамоничам, с благоволением нас приемляющим и почихом в дому их, сие дело строих, и в всем нас оупокоеваху». В послесловии к Псалтыри говорится о местонахождении типографии и местожительстве печатника: «в славном месте Виленьском, пребываючи в дому благочестивых мужей Козмы и Лоукаша Мамони-чов, яко и от своих им стежаний изобилно в всем нас довольствовати». Пока отношения с Мамоничами были хорошими, Мстиславец признавал, что материальные средства шли от Мамоничей, онисодержали печатника в своем доме и обильно всем его снабжали; он же, по его словам, дал только свой труд; читатели все же не должны забывать и его: «и нас не забывайте трудившихся, многогрешного Петра Тимофеева сына Мстиславца, но и тому мещите уломки дарований ваших духовных», то есть он смиренно просит и себе хотя бы незначительной доли благодарности. Из дальнейшего выяснится, что эти слова нельзя принимать буквально; это был условный язык, не вполне точно, с некоторыми преувеличениями отражавший реальные отношения. Как видно из приведенных отрывков, послесловия Петра Мстиславца по стилю весьма близки к послесловиям Ивана Федорова. Сравните послесловие к Апостолу 1564 г.: «дом идеже печатному делу строится», послесловие к Евангелию 1575 г.: «в дому их сие дело строих»; послесловие к Апостолу 1574 г. «и упокоеваше нас немало время»; послесловие к Евангелию 1575 г.: «и во всем нас оупокоеваху». Мстиславец, вероятно, долго прожил в Москве, и в языке его нет следов белорусского влияния. Быть может, свое образование он получил у московских книжников, у них усвоил запас современных литературных оборотов. Возможно, что на виленских изданиях сказалось влияние каких-либо приезжих москвичей, интересовавшихся типографией, которые и придали языку послесловий церковнославянский характер. О возможности такого редактирования говорит в одном из своих писем Курбский: он сделал перевод некоторых творений восточных отцов церкви с латинского языка на славянский, но боится дать его кому-либо для прочтения: «бо не обвыкли мы... словенску языку в конец и того ради боимся пуститися едины, без помощи, на так великое и достохвальное дело». Поэтому он обращается за помощью к лицу, которое он считает знатоком славянского языка.- Сказания кн. Курбского. Спб., 1833, ч. 2, стр. 165. Так или иначе, но предполагаемое, судя по прозвищу, белорусское происхождение Мстиславца не отразилось в его послесловиях. На основании слов Мстиславца нельзя решить, были ли у него помощники. Говоря о себе, о своем труде, он употребляет множественное число - «нас трудившихся», но имя помещает только свое, не употребляя выражения «стоварищи» или «соработники», как часто делали другие печатники. Всю работу по отливке шрифта, гравированию досок орнамента и иллюстраций Мстиславец, вероятно, делал сам, так же как набор и печатание, но при этом ему, возможно, помогали люди менее квалифицированные, а там, где это требовалось, и мастера других профессий (подобно тому как во Львове Ивану Федорову понадобился столяр). Ильяшевич, не приводя никаких оснований, утверждает, что Мстиславец в Вильне, помимо устройства типографии, был занят постройкой под городом бумажной мельницы. Действительно, как раз в то время, когда в Вильне жил Мстиславец, там была чья-то бумажная мельница; никаких данных о работе Мстиславца на этой мельнице и даже о том, что она принадлежала Мамоничам, Ильяшевич не приводит. Почему он считает, что Мстиславец имел какое-то отношение к выделке бумаги, совершенно непонятно. Впрочем, далее он и сам оговаривается, что первые известия о бумажной мельнице Мамоничей относятся лишь к 1598 г. Знаки на бумаге Евангелия - разные польские гербы без обрамления; на бумаге Псалтыри преобладает общеизвестный немецкий знак кабана; но нигде нет какого-либо нового знака, который несомненно проходил бы через все издания Мстиславца, если бы они печатались на собственной бумаге Мамоничей. Таким же странным кажется мнение Ильяшевича о том, что Кузьма Мамонич принимал участие в самом процессе печатания (стр. 46)! В виде доказательства он приводит две отнюдь не убедительные фразы. В послесловии сказано: «совершена бысть книга сия» - такая неопределенность выражения показывает, по мнению Ильяшевича, совместное с кем-то печатание. В другой же фразе, которую он заимствует из судебного акта, в действительности говорится не о совместной работе, а об общих расходах: «тыя книги сполным накладом с Кузьмой друковали». Несомненно, если бы Кузьма Мамонич сам принимал участие в печатании, его имя стояло бы в послесловии. В то время он еще не занимал никакой важной должности и занятие ремеслом не могло повредить ему (лицо, занимавшееся ремеслом, не могло быть дворянином). Читаем у И. И. Jlanno: «Через несколько лет Мамоничи и достигли своих честолюбивых целей, заняли влиятельные посты, а в начале 1590-х годов Лука Мамонич получил дворянство».

IV. Издания, напечатанные Мстиславцем в типографии Мамоничей

После Евангелия 1575 г. в следующем 1576 г. 16 января Мстиславец закончил печатание Псалтыри. Евангелие и Псалтырь Мстиславца изданы форматом в лист и напечатаны красивым крупным шрифтом (10 строк - 127 мм), нигде ранее не употреблявшимся и впоследствии послужившим образцом для многих напрестольных Евангелий. Этот шрифт - четкий и красивый - скопирован с крупного полуустава русских рукописей и отлит с большим совершенством. Обращают на себя внимание надстрочные литеры, употреблявшиеся очень часто и составляющие чуть не целый алфавит. В обоих изданиях, кроме орнамента, имеются гравюры иллюстративного значения: в Евангелии - четырех евангелистов, в Псалтыри - царя Давида. Состав Евангелия - 10 л. + 1 - 385; состав Псалтыри - 2 л., 1 л. с гравюрой +1-250. Счет листов выдержан аккуратно; сигнатур нет; тетради состоят из 8 л. каждая. Печатание обоих изданий выполнено с большим мастерством; в этом отношении Петр Мстиславец не уступает Ивану Федорову. У него так же выровнены строки и правая сторона наборной полосы, так же точно пригнаны красные и черные части набора, они явно напечатаны в два прогона - сперва красной, потом черной краской, что видно по накладывающимся друг на друга знакам и частям литер, находящимся между строками. Особенность Псалтыри Мстиславца - употребление красных точек в тексте, напечатанном черной краской. Однако, несмотря на все достоинства печатной техники Мстиславца, надо отметить недостаток, заметный у него, пожалуй, еще более, чем у Ивана Федорова. Мы имеем в виду постоянное слияние слов; недостаточное их разграничение часто делает затруднительным чтение его изданий. В правописании обоих изданий надо отметить в самом тексте употребление большого юса вместо У; в послесловиях же большой юс не встречается. Строго выровненный красивый набор зависит, конечно, от искусства наборщика, но главным образом от качества самих литер: красивому четкому очку должны соответствовать в совершенстве отлитые ножки литер. Точная высота ножек, хорошо отшлифованные боковые их поверхности дают при наборе прямую строку, в которой не может быть ни выскакивающих из нее, ни поставленных наискось литер. Ножки литер в старопечатных книгах, при наборе без шпаций, определяют и плотность шрифта. Изучение набора в изданиях Мстиславца показывает, что он не уступал Ивану Федорову в искусстве отливки литер. Помимо красивого шрифта и искусно сделанного набора, оба издания Мстиславца замечательны своими гравюрами и гравированным орнаментом. Орнамент изданий Мстиславца сделан в московском стиле, особенно алфавит, состоящий из 10 крупных инициалов в 5-6 см высоты. Один инициал (3) явно скопирован с московского инициала анонимной типографии. Полосы, образующие инициалы, как и у Ивана Федорова, заполнены акантовыми гирляндами, но узор их гораздо сложнее; в него внесены многие элементы из заставок: шишки, цветы, перекрученные конусы (Б, В, Р).

Инициалы В,З,К из Евангелия Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1575.

Позднейшие московские печатники часто копировали его инициалы. Заставки Мстиславца во многих отношениях напоминают московские и львовские заставки Ивана Федорова, но их узор вырезан другой манерой - черными линиями по белому фону. По контуру это те же прямоугольные полосы, с боковыми и верхними выступами, числом от двух до пяти; в узоре внутри заставок исключительно растительные формы: листья, ягоды, шишки, желуди, лопнувшие плоды граната, цветочные коробочки, стебли, обвивающие стержень, то есть все элементы московского и львовского орнаментов Ивана Федорова; акантовая листва в заставках не встречается,часто попадаются изображения трилистников, узор по большей части построен на двух расходящихся стеблях или на изгибах одного стебля, проходящего через всю заставку; симметрия нарушается только в виде исключения. Штриховка по сравнению с орнаментом Ивана Федорова менее смелая, не придающая рисунку движения. Для передачи теней часто применяется штриховка перекрестными линиями; эта манера почти не встречается в орнаменте Ивана Федорова (она видна только на московской гравюре ап. Луки, которую А. А. Сидоров и относит к работам Мстиславца). В настоящее время стали известны заставки Ив. Федорова, где он применял перекрестную штриховку - л. 1 его Букваря 1574 г.

Инициал Б из Псалтыри Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1576.

Сравнивая манеру изображения растительных форм в заставках Мстиславца и в рамках, окружающих фигуры евангелистов в Евангелии и царя Давида в Псалтыри, нельзя не отметить сходства рисунка и приемов гравирования в этих частях орнамента (ср. листву в заставках перед евангелиями с листвой в рамках вокруг фигур евангелистов и даря Давида). Это говорит о том, что рисовал, а может быть, и резал этот узор один и тот же художник. Все изображения вместе с рамками сделаны на цельных досках. Рамки вокруг гравюр отличаются большой сложностью; как в книгах западной печати XVI - XVII вв., они состоят из колонн, на которые опирается свод; встречаются рамки в два яруса, с вторыми колоннами в верхнем; некоторые колонны покрыты чешуйками; такие же чешуйки покрывают иногда и другие части рамки, например, подножия перед евангелистами Матфеем и Лукой.

Евангелист Марк. Гравюра на дереве из Евангелия

Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1575.

Над изображением царя Давида в средней части арки находится здание вроде храма; в рамки гравированных изображений двух евангелистов и царя Давида введены вазы с цветами. Между растительными и архитектурными элементами рамок и около изображений евангелистов внутри рамок видны диковинные фигуры львов, дельфинов или драконов и уродливые головы людей или животных; эти элементы орнамента, широко распространенные в искусстве Возрождения, чужды русскому стилю; вокруг миниатюр русских рукописей никогда не бывает такого окружения. В виленских заставках Скорины, в верхней части гравюры с его портретом, видны странные рыбы или дельфины, а в гербе Скорины - страшное лицо солнца, которое производило настолько отталкивающее впечатление на русских читателей, что в некоторых экземплярах его изданий оно соскоблено, по-видимому, владельцами книг. Рядом с необычными формами, навеянными образцами эпохи Возрождения, в тех же рамках вокруг гравюр Мстиславца виден простой, даже наивный, растительный орнамент, который повторяется и в его заставках и мог бы найти себе место в русских рукописях. Изображения самих евангелистов и царя Давида оцениваются по-разному. Об этих гравюрах высказали мнения два авторитетных искусствоведа. А. А. Сидоров считает, что рисунок для гравюр делал не сам гравер, а особый художник, может быть, даже два рисовальщика: «один, думается, местный - представитель виленско-литовского маньеризма, другой - московской школы». Это «крупные и импозантные листы совершенно непривычного для нас типа и вида». «Проще и точнее обозначить их стиль как «маньеристический». Все пять гравюр... сделаны, без сомнения, одним мастером. Рисунок очень условен. Ни формы фигур, ни орнаментика не убедительны. Все типичные черты послеклассичного маньеризма здесь утрированы. Тела изгибаются и вытягиваются. На тонких шеях - маленькие головы, глаза болезненно вытаращены... Мастер гравюры выступает как виртуоз резца... Все это - типичнейшие черты европейской гравюры на дереве именно тех лет, когда печатал свои первые виленские издания Петр Мстиславец... Перед нами редкое, еще не известное истории искусства, стилистическое явление, характерное для литовско-виленской школы. Гравюра, ее техническое выполнение, принадлежит, возможно, какому-либо приезжему мастеру». Совершенно иной точки зрения придерживается В. В. Стасов (В. В. Стасов. Разбор рукописного сочинения Ровинского «Русские граверы и их произведения с 1564 года до основания Академии художеств». Спб., 1894, т. 2, стлб. 169-170): «...первоначальные виленские издания доказывают, в какую сторону клонилось в этом краю, в конце XVI века, искусство гравирования на дереве... Петр Тимофеев Мстиславец стал повторять здесь в гравюрах тот тип, который только что утвержден был им, вместе с дьяконом Иваном Федоровым, на Москве, и который сделался с тех пор господствующим не только там, но и во всей остальной России, для больших иконных изображений: евангелистов, царя Давида и т. д. Это было соединение типа византийско-русского (для главного представляемого лица) с подробностями в стиле Возрождения (для архитектуры, украшений и рамки, украшающих то лицо)». Таковы диаметрально противоположные высказывания искусствоведов, изучавших гравюры виленских изданий Мстиславца. То, что А. А. Сидорову кажется чуждым, западным, то В. В. Стасов считает типичным для русских иконных изображений. В сущности, изображения людей, если их рассматривать, закрыв рамки, отличаются простотой и напоминают миниатюры русских рукописей - те же позы, одежда. О типах лиц во всяком случае нельзя сказать, что они не похожи на изображения людей на миниатюрах: преувеличенно вытянутые фигуры с небольшими головами характерны и для рукописей. Лица евангелистов Марка и Луки - покойные, сосредоточенные. Поза Иоанна - традиционная, поворот головы такой, как у человека, прислушивающегося к голосу, идущему сверху. Это обычный образ евангелиста, принятый в рукописях и повторенный впоследствии в московских евангелиях, но обстановка здесь несколько изменена: нет горной пещеры, близ которой всегда изображали Иоанна и в рукописях и на более поздних гравюрах. Художник, который рисовал, а может быть, и резал эти гравюры, не был первоклассным рисовальщиком; он, например, неумело изображает глаза; лицо евангелиста Матфея поэтому производит странное впечатление; у евангелиста Иоанна один глаз выше другого. Неудачны также и позы сидящих людей, как бы лишенных скелета. Кто был мастером этих гравюр, трудно сказать, но, как можно заключить из дальнейшей истории типографии Мамоничей, им был, по-видимому, сам Мстиславец. Однако кто бы ни был художник, рисовавший, а может быть, также и резавший эти гравюры, он несомненно имел перед глазами какие-то русские миниатюры. Помимо внешности изображаемых лиц, об этом говорят и некоторые формальные признаки: на западе повсюду было принято изображать евангелиста Марка со львом, а Иоанна с орлом; на гравюрах же в Евангелии Мстиславца сделано наоборот, то есть так, как делалось в русских рукописях и как позднее делалось в русских печатных изданиях до Никона: Марк изображен с орлом, а Иоанн - со львом.

Царь Давид. Гравюра на дереве из Псалтыри

Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1576.

Несмотря на излишнее нагромождение деталей в рисунке рамок и на некоторые недостатки в изображении людей, нельзя не признать, что это были гравюры очень высокого достоинства, лучше которых, после разрыва с Мстиславцем, не было ни в одном издании Мамоничей. К концу XVI в. у Мамоничей были сделаны копии с гравюр евангелистов, настолько точные, что их трудно отличить от оригинала без непосредственного сопоставления с ним. Эти копии были несколько раз употреблены в Вильне при печатании напрестольных евангелий; гравюра с царем Давидом или не была скопирована, или не сохранилась. Во всяком случае, экземпляр Псалтыри Мамоничей большого формата с копией гравюры Мстиславца пока неизвестен. До самого последнего времени в библиографии назывались только два виленских издания Мстиславца.

Лист 21-й из Часовника Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1570-е годы.

В настоящее время к ним следует прибавить еще одно - Часовник. Среди книг, поступивших в библиотеку имени В. И. Ленина в 1945 г., особое внимание привлек один дефектный Часовник, купленный у частного лица вместе с целым собранием старопечатных книг и рукописей. Даже без детального изучения можно было сразу отнести это издание к XVI или началу XVII в. Экземпляр хорошо реставрирован и переплетен; недостающие листы дописаны, причем списывание несомненно производилось с более полного экземпляра того же издания, так как размещение рукописного текста точно согласовано с размещением текста на сохранившихся печатных листах, приблизительно соблюдено число строк на странице и число букв в строке; дефектные листы реставрированы, подклеены и текст в них дописан. Выходных сведений, очевидно, не было и в том экземпляре, с которого производилось списывание. Формат Часовника - 4°; 193 л., с счетом листов, поставленным в правом нижнем углу (несмотря на сильный обрез, цифры счета на некоторых листах сохранились, иногда в неполном виде); сигнатур нет; на странице 11 строк. Сохранившиеся печатные листы чистые, бумага белая, печать четкая, в два цвета, красная печать точно согласована с черной, то есть части строки разного цвета не задевают одна другую и находятся на одном уровне.

Лист 72-й из Часовника Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1570-е годы.

Только изредка можно заметить линию строки, нарушенную красными литерами. Обращают на себя внимание два цвета точек между предложениями; очень последовательно выдержана постановка черной точки перед следующей за ней красной буквой и красной точки перед черной буквой; эта особенность встречается редко и свидетельствует о высокой технике печатника, для которого точное наложение двух форм при печатании не представляло трудностей. Такой же прием применен и в Часовнике 1565 г. и, как выше было отмечено, в Псалтыри Мстиславца (она ведь и обозначалась в библиографии, как Псалтырь с красными точками). Часовника, подобного описанному, в коллекции Отдела редких книг не оказалось. Часовники вообще редки, а Часовников XVI - начала XVII в. в Отделе редких книг до сих пор не было вовсе: ни двух Часовников Ивана Федорова 1565 г., ни Часовников Невежи 1598 и 1601 гг., ни двух виленских (одного - издания братской типографии 1596 г., другого - Мамоничей 1601 г.), ни трех острожских 1598, 1602 и 1612 гг. Даже не имея под руками этих Часовников, можно было установить, что издание, приобретенное в 1945 г., в русской библиографии не было описано. Все московские Часовники, два острожских 1598 и 1612 гг. и виленский братский 1596 г.- изданы в 8°. По формату к определяемому подошли только Часословы - Мамоничей 1601 г. и острожский 1602 г., шрифт их такой же крупный, но на странице не одиннадцать, а двенадцать строк; оба с сигнатурами, но без счета листов. Таким образом, определяемый Часовник оказался большой редкостью и был неизвестен в русской библиографии.

Лист 2-й из Часослова. Острог, 1602.

Изучение его внешности показало, что во многих отношениях он может быть сближен с изданиями Мстиславца. Орнамент Часовника сохранился лишь частично: четыре заставки с разных досок, три из которых выполнены в московской манере, белым узором по черному фону, четвертая - черным по белому; затем инициалы - красные ломбарды - 26 отпечатков с 11 досок. Из этих одиннадцати досок семь совпадали с досками виленской Псалтыри 1576 г. Шрифт Часовника точно совпал со шрифтом Евангелия 1575 г. и Псалтыри 1576 г. как по рисунку, так и по высоте: 10 строк - 127 мм. Судя по числу глав, в дефектном экземпляре Часовника недостает трех отпечатков с заставок для начала трех глав (в начале глав, восполненных от руки, для заставок оставлены пустые места) и четвертого для послесловия, если оно вообще имелось; были ли на этих местах помещены отпечатки с тех же четырех досок или с иных, можно было бы выяснить, только увидев лучше сохранившиеся экземпляры. Оказалось, что такие экземпляры существуют. Наиболее полный из них находится в Бодлейанской библиотеке в Оксфорде. Он также не имеет послесловия. Его внешние признаки подробно описаны в журнале Oxford Slavonic Papers в статье Дж. Д. А. Барникота и Дж. С. Г. Симмонса «Несколько неизвестных старопечатных славянских книг в английских библиотеках».

Лист 20-й из Часослова. Острог, 1602.

По описанию видно полное тождество московского и бодлейанского экземпляров Часовника. Один из авторов описания, Дж. С. Г. Симмонс, побывавший в Москве признал экземпляр Отдела редких книг тождественным бодлейанскому Часовнику. Третий экземпляр удалось недавно обнаружить в Библиотеке Академии наук СССР в Ленинграде. Из описания наиболее полного экземпляра явствует, что всех досок заставок в Часовнике должно быть шесть; это те же доски, которые употреблены в острожском Часослове 1602 г. (имеется в Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина). В настоящее время можно уже составить ясное представление об орнаменте дефектного Часовника. Определить хотя бы приблизительно дату Часовника можно только на основании водяных знаков бумаги. Удалось обнаружить пять знаков. Один из них - знак кабана, который преобладает на бумаге Псалтыри 1576 г., другие вполне подходят к знакам Евангелия 1575 г. Это позволяет отнести дефектный Часовник к виленским изданиям Мстиславца 1570-х годов. К подобному же выводу пришли и английские авторы. При подробном изучении состава и орфографии обнаруженного Часовника естественно было сравнить его с московским изданием 1565 г. Могло быть, что Мстиславец при печатании виленского Часовника точно воспроизвел московское издание.

Лист 177-й из Часослова. Острог, 1602.

Однако сопоставление текста Часовников, их орфографии и грамматических особенностей показало, что Мстиславец делал набор с другого оригинала. Местами в Часовниках обнаруживаются расхождения в тексте, например, при указании порядка чтений между псалмами (ср. Часовник 1565 г., л. 30 об. и 1570-х годов, л. 36); встречаются они и в тексте молитв: в виленском издании иногда напечатаны лишь первые фразы, в московском те же молитвы даны полностью (ср. лл. 37 об. и 44 об.). Орфография Виленского Часовника характеризуется: 1) частым употреблением и десятиричного перед согласными (например, васюпска вм. василиска, досягнем вм. достигнем и т. д.); 2) заменой малого юса буквой а (враж1а вм. враж1л, боашес вм. болшас, 3Mia вм. зм1а); 3) заменой о и е твердым знаком (растързав вм. растерзав, въдворихс вместо водрорихся); 4) заменой у буквами оу (поустыня, боур); 5) употреблением ы после гортанных и шипящих (врагы, гре-хы, нашых). В Московской печати реже употребление двойственного числа; например в московской редакции (л. 19 об.): «очи мои да видите правоты», в виленском (л. 24 об) «очи мои да видета правоты». Обращает на себя внимание различие сокращений: в московском издании - бг, бже; в виленском - б, бе. Те же особенности правописания легко проследить и в двух других виленских изданиях Мстиславца. Вероятно, он руководствовался правописанием предоставленных ему рукописей, отличавшихся от московских.

V. Разрыв между Мстиславцем и Мамоничами и раздел типографии на основании решения городского суда

Деятельность Мстиславца в типографии Мамоничей ограничилась перечисленными тремя изданиями - Евангелием, Псалтырью и Часовником. По окончании работ над этими изданиями согласие между Мамоничами и Мстиславцем нарушилось. Судить о причинах разрыва между ними очень трудно, так как их имущественные отношения совершенно не выяснены. Мстиславец в своих послесловиях несколько раз повторял, что как средства на открытие типографии, так и помещение для типографии и для него самого были предоставлены Мамоничами. Кроме своего искусства и труда, Мстиславец ничего не внес в общее дело, иначе он, нужно думать, упомянул бы об этом. На каких условиях он согласился работать у Мамоничей, неизвестно. О деловой стороне своих отношений с Мамоничами он не говорит ни слова. Несомненно, что в начале 1576 г. хорошие отношения между хозяевами и печатником еще не были нарушены: в послесловии, относящемся к январю этого года, печатник говорит, что хозяева «от своих им стежаний изобилно в всем нас» довольствовали. Но в том же году произошел разрыв и началась тяжба. Может быть, хозяева недооценили труд печатника, и, воспользовавшись отсутствием точной договоренности, не захотели разделить по справедливости доход, полученный от продажи напечатанных Мстиславцем трех изданий. Однако можно представить себе дело иначе и искать причину столкновения в изменившемся отношении правительства к печатанию книг для православных. Вступление на польский престол Стефана Батория (избран в январе, короновался в апреле 1576 г.) означало усиление католических тенденций правительства, и осторожные Мамоничи, возможно, решили хотя бы временно прекратить работу своей типографии. В этом случае печатнику ничего не осталось делать, как ехать на поиски другого места для устройства новой типографии. Естественно, что он не хотел оставить хозяевам оборудование типографии, которое было создано его руками. Единственный документ, проливающий некоторый свет на отношения между Мамоничами и Мстиславцем, это акт виленского городского суда, обнаруженный архивариусом Виленского центрального архива И. Я. Спрогисом. Он был найден уже после выхода VIII тома «Актов Виленского центрального архива» и потому не был включен в него, а напечатан Спрогисом позже. Это протокол заседания виленского городского суда от мая 1577 г., на котором разбиралась жалоба друкаря П. Т. Мстиславца на виленского мещанина Кузьму Ивановича Мамонича. Дело заключалось в следующем. Годом ранее суд рассматривал тяжбу между К,. Мамоничем и П. Мстиславцем по разделу печатни, которую они устроили «сполным» накладом, то есть на общие средства. Дело разбиралось в марте 1576 г. полюбовными судьями, уважаемыми («зацными») людьми, избранными обеими сторонами. Эти судьи постановили: все нераспроданные еще экземпляры напечатанных в типографии изданий - Евангелий, Псалтырей, Часовников - оставить Мамоничу, а все типографское оборудование - Мстиславцу («вшелякое начине друкарни належачое, што кольвек на тот час при той друкарни было, и за чим дей есмо тыя книги сполным накладом с Кузмой друковали»). Сверх того, по постановлению судей Мамонич должен был заплатить Мстиславцу 30 коп грошей; на эти 30 коп Мамонич дал Мстиславцу собственноручную расписку. Обе стороны предварительно обязались внести каждая по 200 коп грошей; если одна из сторон не подчинится постановлению «компромисарского» (третейского) суда, то внесенные ею 200 коп должны поступить в равных долях судьям и противной стороне. Все типографское имущество было подробно описано в присутствии судей и обеих сторон и запечатано в типографии. В течение целого года Мамонич не выполнял решения суда; он не заплатил Мстиславцу 30 коп грошей и не выдал ему типографского оборудования. Поэтому Мстиславец вызвал Кузьму Мамонича в виленскую ратушу «пред панов бурмистров», имея при себе двух свидетелей (один из них возный - судебный пристав), которые показали, что Мамонич действительно не исполнил постановления суда. На этом основании Мстиславед требовал с него, кроме 30 коп и типографского оборудования, еще и штраф в 100 коп грошей: «што ми винен коп тридцать водля описе своего так теж и о заруку, в листе кумпромисном описаную». О дальнейшем течении дача не сохранилось никаких документов. Все это дало повод историкам книгопечатания говорить, что местный богач Мамонич мог не считаться с постановлением суда и что, захватив типографское имущество, Мамоничи продолжали работу в своей типографии. Такому мнению как будто не противоречила внешность Служебника 1583 г.,- первого издания, вышедшего из типографии Мамоничей после ухода от них Мстиславца. Его крупный шрифт отчасти похож на шрифт Мстиславца, и это сходство могло ввести в заблуждение. Но сходство это - кажущееся. При сличении изданий сразу бросается в глаза разница между несколько неряшливым шрифтом Мамоничей и необыкновенно четким шрифтом Мстиславца. При изучении позднейших изданий Мамоничей точно выясняется, что у них не осталось не только шрифта, но и ни одной доски из орнамента Мстиславца. Городской суд в Вильне XVI в., очевидно, пользовался достаточным авторитетом, чтобы защитить интересы приезжего печатника, и его постановлению должен был подчиниться и местный богач; опечатанный типографский материал был в конце концов выдан мастеру. Что касается уплаты Мстиславцу денежной суммы в 130 коп, то об этом можно судить только предположительно: раз было возвращено имущество, то, надо полагать, были отданы и деньги.

VI. Обнаружение типографского материала Мстиславца в острожских изданиях

Самым убедительным доказательством того, что Мстиславец увез из Вильны свое имущество, является обнаружение большой части его материала в двух острожских изданиях - Книге о постничестве 1594 г. и Часослове 1602 г., которые напечатаны виленским шрифтом. Кроме того, шрифтом Мстиславца напечатан титульный лист одного неизвестного в русской библиографии острожского издания (Грамматика 1598), как это видно по снимкам, воспроизведенным в работе Барникота и Симмонса (см. рис). Шрифт здесь точно совпадает с виленским по рисунку, размеру и надстрочным литерам.

Лист 67 из Псалтыри Петра Тимофеева Мстиславца. Вильна, 1576.

В указанных острожских изданиях находятся также отпечатки с виленских досок Мстиславца - заставок, крупных инициалов и ломбардов. В изданной большим форматом, в лист, Книге о постничестве заставки и инициалы взяты из Евангелия и Псалтыри; в Часослове 1602 г., в 4°,- заставки из виленского Часовника. Эти заставки встречаются и в других острожских изданиях 1590-х и 1600-х годов, напечатанных мелкими шрифтами: в «Маргарите» (1595), «Отписе на лист Ипатия Поцея» (1598), «Лекарстве на оспалый умысл человечий» (1607). Имена печатников острожских изданий неизвестны. Только в послесловиях к двум изданиям 1588 и 1598 гг. (Сборник и Псалтырь с восследованием) имеется подпись какого-то Василия: «многогрешный Василий», «трудом многогрешного Василия». Во всех прочих острожских изданиях имя печатника не названо. В обоих же изданиях крупного шрифта, которые хотелось бы сблизить с именем Мстиславца, упоминается только князь Острожский. Так, в послесловии к Книге о постничестве сказано: «повелением и власным коштом и накладом, трудом и промыслом...» князя Острожского; то же и в Часослове, где, кроме того, прибавлено, что он напечатан «учения ради отрочат». Несмотря на отсутствие имени печатника в этих изданиях, многое в них напоминает виленские работы Мстиславца: прекрасный набор, точно выровненные строки, безукоризненное чередование красной и черной точки между предложениями.

Лист 1-й 3-го сч. из Книги о постничестве Василия Великого. Острог, 1594.

Тот же шрифт и инициал П, что и в Псалтыри 1576 г.

Во всех виленских изданиях Мстиславца и в обоих острожских есть еще одна общая черта - плотность набора. В старопечатных книгах большая или меньшая плотность набора зависели от ширины каждой отдельной литеры, вернее ее ножки. Набор делался без шпаций, и литеры приставлялись непосредственно одна к другой. При одном и том же рисунке и высоте шрифта, но при различной ширине ножек набор мог быть более и менее плотным. Иногда даже без измерения видно, что литеры в одном издании поставлены более тесно, чем в другом. Одна и та же плотность набора бесспорно обнаруживается в совпадении длины слов или слогов, набранных одинаковыми литерами. Во всех виленских изданиях Мстиславца и в обоих крупношрифтных острожских плотность набора остается всегда неизменной. Наблюдения над работами других печатников показывают, что издания, следующие одно за другим, отличаются неодинаковой плотностью набора: так как шрифт портился, то перед новой работой происходила, очевидно, переливка шрифта, при которой, вследствие изменения ширины сердечника в словолитном инструменте, могла измениться и толщина литеры, то есть ее ножка. По измерению длины одинаковых слов ясно видно, например, увеличение плотности набора в издании Андроника Невежи 1591 г. (Триодь цветная), по сравнению с предыдущим изданием 1589 г. (Триодь постная); в изданиях Радищевского шрифт в Уставе 1610 г. плотнее, чем в Евангелии 1660 г. Шрифт Мстиславца как в виленских, так и в острожских изданиях четок и ясен. Судя по практике других печатников, нельзя допустить, чтобы с 1574 по 1602 г. его не переливали. Вероятно, это производилось не один раз, но всегда одним и тем же мастером, который и заботился о соблюдении одинаковой ширины литер. Во всех крупношрифтных изданиях, виленских и острожских, видна как будто рука одного мастера. Особенно близко сходство между Часовниками - 1570-х годов и 1602 г. При этом состояние досок подтверждает более раннюю дату виленского Часовника: отпечатки в нем совершенно свежие, между тем как в острожском они с изъянами - одна заставка без верхушки, на других - трещины. В Псалтыри 1576 г. и в обоих Часовниках обращает на себя внимание один общий прием или, скорее, неправильность набора, которая не встречается у других печатников XVI в. Это составное изображение начального у в слове «Оуслыши». Этим словом начинается несколько псалмов, и везде оно напечатано одинаково и не вполне правильно: в красный ломбард О вставлена черная строчная буква у, которая ставится печатником на уровне следующей строки. Это подчеркивает единообразие набора и печати всех трех изданий и подтверждает их принадлежность одному печатнику. Можно отметить, что в «Маргарите» (Острог, 1595) на л. 2-го сч. 118а, стр. 7 виден тот же прием при печатании красного инициала О с вставленной наборной черной буквой у в слове «Оуслыши». Этот прием пока не удалось обнаружить ни в каких других изданиях XVI в. Ни у Ивана Федорова, ни у его московских учеников этот прием не наблюдается. Конечно, промежуток времени между 1577 и 1594 гг. настолько велик, что нельзя быть уверенным, что в Вильне и в Остроге печатал один и тот же мастер. О возрасте Мстиславца ничего не известно; если в виленский период он еще не был стариком, то мог, конечно, дожить и до начала XVII в. Может быть, в Остроге печатал уже не сам Мстиславец, а какой-нибудь его ученик, хотя, казалось бы, многое говорит о работе одного и того же мастера. Пока не найдено документов, касающихся деятельности острожской типографии, можно только предполагать, что Мстиславец был печатником Книги о постничестве, Часослова, а может быть, и еще каких-нибудь других острожских изданий. Крупный шрифт, очень похожий на мстиславцев, встречается в Библии Ивана Федорова. Барникот и Симмонс признали этот шрифт тождественным с мстиславцевым. Тождество рисунка и размера шрифта позволяют высказать предположение, что Мстиславец передал свой шрифт в острожскую типографию еще при Иване Федорове, до 1581 г., и что этим шрифтом были отпечатаны титульный лист и предисловие к Библии. Однако, несмотря на совпадение рисунка шрифта и высоты строк, острожский крупный шрифт, по-видимому, другой отливки, так как литеры его расположены теснее, чем в шрифте Мстиславца. При том ограниченном материале (всего 4 строки), на котором в данном случае можно проверить ширину крупного острожского шрифта, приходится иногда довольствоваться сравнением длины не целых слов, а лишь частей слова, отдельных слогов, групп совершенно одинаковых букв. Удалось подобрать одинаковые группы в виленских изданиях Мстиславца, в острожских крупного шрифта и в четырех строках острожской Библии. Измерение длины таких буквенных групп дает вполне тождественные результаты для виленских изданий Мстиславца и тех острожских, которые, по всей видимости, напечатаны им же. В острожской Библии длина тех же групп букв короче, иначе говоря литеры Ивана Федорова уже, чем у Мстиславца. Сравнены следующие слова и слоги:

Последних трех сочетаний в виленских изданиях не найдено, поэтому сопоставлены только группы букв из Книги о постничестве и Библии. Одинаковая плотность набора виленских изданий Мстиславца и острожских изданий Книги о постничестве и Часослова подтверждает, что для них отливал шрифт и печатал эти издания один и тот же мастер. В типографии Мамоничей по уходе Мстиславца не осталось никакого типографского материала, ни шрифта, ни досок. Исчезновение вместе с другими материалами досок больших гравюр с изображениями евангелистов и царя Давида говорит о том, что они были собственностью не Мамоничей, а Мстиславца. А. А. Сидоров (стр. 120) полагает, что их вырезал какой-то заезжий гравер. Однако заказать работу такому граверу могли только богатые Мамоничи, а никак не мастер, который сам пользовался их гостеприимством и находился на их иждивении. В постановлении суда ясно сказано, что Мамоничам присуждаются книги. Такое решение понятно; самое дорогое в книге была бумага; ее закупали, конечно, хозяева; поэтому им и должны были быть отданы книги. Ни о каких отдельных предметах на суде не упоминали, а все оборудование, которое было при типографии, признано имуществом Мстиславца. Из этого следует, что все доски, наравне со шрифтом, принадлежали ему и, следовательно, он и был тем гравером, которого А. А. Сидоров называет виртуозом резца. Когда же для издания Евангелий 1600 года Мамоничам потребовались изображения евангелистов, то были вырезаны новые доски, очень близкие копии мстиславцевых; но подлинных досок Мстиславца у Мамоничей не оказалось.

Василий Великий. Гравюра на дереве из Книги о постничестве Василия Великого.

В Книге о постничестве есть большая гравюра с изображением Василия Великого, сильно напоминающая виленские гравюры Мстиславца. Фигура Василия Великого такая же удлиненная, с небольшой головой, как и на гравюрах в виленских изданиях Мстиславца. Она заключена в рамку из двух колонн, с причудливым нагромождением фантастических голов, масок, уродливых фигур и самых разнообразных предметов. Перед Василием Великим - песочные часы, под ногами здание в виде башни над воротами; наверху вазы с цветами, крупные связки плодов. Обращают на себя внимание черные пятна - два на раскрытых листах книги перед Василием Великим и одно сбоку, на колонне. Возникает предположение, что это незаконченная доска и что на месте этих пятен должны были еще появиться надписи; однако этот черный фон не похож на отпечаток с гладкой поверхности доски; скорее можно допустить, что эта доска сначала была предназначена для изображения другого лица, имя которого могло быть выгравировано на самом узоре рамки, поперек колонны, как это сделано на виленских гравюрах евангелистов, а на листах раскрытой книги, возможно, были изображены начальные слова сочинения. Чтобы приспособить доску для изображения Василия Великого, все прежние надписи были затерты типографской краской, а имя Василия Великого напечатано выше гравюры, набором. По своему стилю эта гравюра принадлежит тому же мастеру, который резал виленские доски. Если она была вырезана в Вильне, то по суду она досталась Мстиславцу, что и подтверждает его авторство (по постановлению суда, Мстиславец получил все типографское оборудование, следовательно, и доски гравюр), если же в Остроге, то она могла быть вырезана только мастером, резавшим виленские доски и переехавшим из Вильны в Острог. По всей вероятности, все шесть больших гравюр вырезаны Мстиславцем. Из виленских досок Мстиславца в типографии других городов перешло 15 досок заставок, четыре больших инициала, 19 ломбардов.

VII. Типографский материал Мстиславца в украинских изданиях начала XVII века

Кроме Острога и Дермани, его орнамент встречается в нескольких украинских типографиях: у Кирилла Транквиллиона - в почаевском издании Зерцала богословия 1618 г.; у Вербицкого - в киевских Часословах 1625 и 1626 гг., у него же - в Требнике 1635 г., изданном в Румынии в Долгом поле (Кампулунг), куда Вербицкого направил митрополит Петр Могила для устройства в Румынии славянского книгопечатания; в изданиях Говорского и Дельского монастырей; у Спиридона Соболя - в киевском Апостоле 1630 г. и в могилевском 1638 г. По сравнению с тем, что осталось после Ивана Федорова, наследие Петра Мстиславца было невелико. Его доски вследствие недолговечности частных типографий, куда они перешли, просуществовали сравнительно недолго, так как с прекращением деятельности частных типографий исчезал обыкновенно и их типографский материал. Деятельность Мстиславца хотя и оказала известное влияние на украинское книгопечатание, но уступала деятельности Ивана Федорова. Нужно признать, что если в их совместных изданиях имя Мстиславца ставилось на втором месте, то это было не случайно; и самим печатникам, и окружающим было ясно, кому принадлежит руководящая роль. В киевскую лаврскую типографию доски Мстиславца не попали, там пользовались типографскими материалами стрятинских изданий. Однако подражание его образцам можно проследить и в Киеве, и в других местах, например, в киевском издании Анфологиона 1619 г., в черниговских изданиях. Некоторые из скопированных у Мстиславца заставок употреблялись на протяжении многих лет. Мамоничи не могли найти художника, который вырезал бы для их изданий новые оригинальные гравюры, равные по своему совершенству гравюрам Мстиславца; нашелся только гравер, сумевший точно скопировать образцы 1575 г. Может быть, он же вырезывал копии заставок и инициалов Мстиславца (ср. орнамент Евангелий 1575 и 1600 гг., Часовника 1570-х годов и Псалтырей 1586, 1593 гг. и двух анонимных Псалтырей). Радищевский заимствовал у Мстиславца рисунок шрифта, а также узоры крупных инициалов; он усложнил этот узор, заполнив пустые пространства срединными украшениями. Один из самых красивых инициалов Мстиславца из Псалтыри, крупное Б воспроизведено в московской Псалтыри Никона 1619 г. Одна из заставок (Евангелие 1575 г., л. 172 а) в зеркальном виде вырезана для Октоиха 1618 г. Никиты Фофанова и Петра Федыгина, хотя она не подходит к московскому стилю. Отдаленное подражание рамкам гравюр Мстиславца заметно на львовских гравюрах Евангелия 1636 г., повторенных в 1644 и в 1666 гг., а в измененном виде в 1686 г. Львовские граверы заимствовали у Мстиславца только построение рамок, фигуры евангелистов у них гораздо более жизненны. Доски Мстиславца с изображениями евангелистов из издания 1575 г. пропали; может быть, в тех второстепенных типографиях, где обнаружено наследие Мстиславца, не было случая их напечатать, там не было издано ни одного напрестольного Евангелия. В украинских изданиях, в которых встречаются отпечатки с досок Мстиславца, имеются также отпечатки с четырех досок московского Апостола; это как раз те доски, которые Иван Федоров не использовал для львовского Апостола; они, по-видимому, сделались достоянием Петра Мстиславца и вместе с его досками обнаружены в Дермани, Рахманове, у Спиридона Соболя в Киеве, Кутеине, Могилеве и в Румынии. По своему стилю эти доски нисколько не похожи на доски Мстиславца; они, несомненно, работы Ивана Федорова. Когда во Львове Ивану Федорову потребовалось заменить утерянные им или отданные Петру Мстиславцу четыре заставки, он вырезал их копии. Две заставки Ивана Федорова помещены в дерманском Октоихе (2-й сч. л. 1а; 3-й сч. л. 80а). Первая - одна из самых скромных - почему-то заслужила внимание позднейших печатников и появилась в нескольких украинских изданиях; вторая - наиболее красивая и заметная - после дерманского издания окончательно пропала. Две другие заставки Ивана Федорова оказались в рахмановском Евангелии учительном Кирилла Транквиллиона 1619 г. (лл. 146, 1226). Вместе с досками Мстиславца они попали в Румынию - в Терговище и Говорский монастырь (Триодь цветная. Терговище, 1649, лл. 1256, 1966; в Говорском монастыре в Евангелии учительном 1642.- I. Bianu si N. Hodos. Bibliografia Romanesca yeche. Bucuresti, Т. I, 1903, стр. 120). Относительно вопроса о двух анонимных изданиях, приписанных Мстиславцу многими библиографами, здесь следует только повторить, что сближение изданий по сходству, а не по тождеству типографского материала приводит к весьма опрометчивым выводам; согласившись с этими выводами, пришлось бы признать, что печатник одновременно отливал и превосходный шрифт и посредственный, то делал набор безукоризненный, то с большими недостатками. Этот вопрос подробно разобран в другой работе о типографии Мамоничей, которая должна была служить продолжением настоящей; однако, вторая работа вышла уже в 1958 г. в т. 1 сборника «Книга». Между тем статья о Петре Мстиславце пролежала несколько лет в издательстве.