ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ. XX в.

От Новой к Новейшей истории: пути развития индустриального общества

Основные направления научно-технического прогресса: от технической революции конца XIX в. к научно-технической революции ХХ в. Монополистический капитализм и противоречия его развития. Переход к смешанной экономике в середине ХХ в. «Государство благосостояния». Изменение социальной структуры индустриального общества. «Общество потребления» и причины его кризиса в конце 1960-х гг.

Кризис классических идеологий на рубеже XIX-XX вв. и поиск новых моделей общественного развития. Формирование социального правового государства. Изменение принципов конституционного строительства. Демократизация общественно-политической жизни. Предпосылки системного (экономического, социально-психологического, идеологического) кризиса индустриального общества на рубеже 1960-х – 1970-х гг.

Дискуссия об исторической природе тоталитаризма и авторитаризма Новейшего времени. Маргинализация общества в условиях ускоренной модернизации. Политическая идеология тоталитарного типа. Фашизм. Национал-социализм. Особенности государственно-корпоративных (фашистских) и партократических тоталитарных режимов, их политики в области государственно-правового строительства, социальных и экономических отношений, культуры.

Формирование и развитие мировой системы социализма. Тоталитарные и авторитарные черты «реального социализма». Попытки демократизации социалистического строя.

Основные этапы развития системы международных отношений в последней трети XIX – середине ХХ вв. Мировые войны в истории человечества: экономические, политические,социально-психологические и демографические причины и последствия. Складывание международно-правовой системы. Лига наций и ООН. Развертывание интеграционных процессов в Европе.«Биполярная» модель международных отношений в период «холодной войны».

Духовная культура в период Новейшей истории. Формирование неклассической научной картины мира. Модернизм – изменение мировоззренческих и эстетических основ художественного творчества. Реализм в художественном творчестве ХХ в. Феномен контркультуры. Нарастание технократизма и иррационализма в массовом сознании.

Человечество на этапе перехода к информационному обществу

Дискуссия о постиндустриальной стадии общественного развития. Информационная революция конца ХХ в. Становление информационного общества.Собственность, труд и творчество в информационном обществе.

Глобализация общественного развития на рубеже XX-XXI вв. Интернационализация экономики и формирование единого информационного пространства. Особенности современных социально-экономических процессов в странах Запада и Востока. Проблема «мирового Юга».

Система международных отношений на рубеже XX-XXI вв. Распад «биполярной» модели международных отношений и становление новой структуры миропорядка. Интеграционные и дезинтеграционные процессы в мире после окончания «холодной войны». Европейский Союз.Кризис международно-правовой системы и проблема национального суверенитета. Локальные конфликты в современном мире.

Особенности развития политической идеологии и представительной демократии на рубеже XX-XXI вв. Роль политических технологий в информационном обществе. Мировоззренческие основы «неоконсервативной революции». Современная социал-демократическая и либеральная идеология.Попытки формирования идеологии «третьего пути». Антиглобализм. Религия и церковь в современной общественной жизни.

Особенности духовной жизни современного общества. Изменения в научной картине мира.

Прежде всего, классификация идеологий может осуществляться по этапам ее возникновения. Интерпретируя политическую идеологию как идеальную конструкцию, отражающую интересы отдельных сообществ социальных групп, выделяют так называемые классические идеологии: либерализм, консерватизм и социализм. Все эти идеологии имеют давние корни в европейской общественной мысли, основаны на ценностях западной цивилизации и имеют длительную историю своего существования, благодаря чему эти доктрины развивались, эволюционировали, обрастая новыми максимами и заимствуя некоторые идеи друг у друга. Но появление в политическом пространстве политических идеологий связывают с появлением политических партий и организаций.

Либеральная идеология возникла в Новое время и питалась идеями французских просветителей, Великой французской и американской революций о свободе личности, господстве права, гражданском обществе, ограничивающем государство, и о создании условий для реализации прав человека. Идеал общественно-политического устройства либерализма – парламентская республика или парламентская монархия. Главная ценность либерализма – индивид, его свободное развитие и самореализация за счет собственных усилий и талантов, но благодаря равным возможностям. В экономике приоритет отдается частной собственности. Эти приоритеты нашли отражение в работах таких классиков либеральной мысли, как Д. Локк, А. Смит, А. Токвиль, Ш. Монтескье, Дж. С. Милль. В XX в. либерализм особенно развивался в т рудах X. Беллока, Ф. Тейт- ланда, Б. Рассела, сформировавших отдельную ветвь под названием "плюрализм". В этот же период экономические основы либерализма, своего рода либеральный манифест современности сформулирован М. Фридманом в его концепции монетарной экономики, обосновывающей сокращение государственного вмешательства в экономику.

Плюрализм и неолиберализм в данном случае сосредоточены на расширении практик и форм политического и гражданского участия граждан в общественной жизни, на необходимости существования в рамках развивающейся демократической структуры разнообразных организаций, ассоциаций, групп интересов в рамках гражданского общества, что дополняет и обогащает классическое политическое представительство в условиях парламентских демократий.

Надо заметить, что современная идеологическая мысль не исключает и таких форм, как, например, социальный либерализм, основанный на принятии ряда идей социального государства, предполагающий определенную степень национализации экономики и обеспечения социальных гарантий.

Современный социализм (особенно в политических его проявлениях) включает в себя множество разных течений. Очевидно, что общественно-политическая модель европейской социал-демократии существенно отличается от модели латиноамериканских социалистов или от китайских коммунистов. Вместе с тем именно социалистическая идеология существенным образом изменила общественно-политическую карту XX в. Общественно-политический идеал социалистов основан на допущении, что основной единицей социума является социальная группа. Это идеология коллективизма в первую очередь. Следуя этой логике, власть в государстве должна полностью или в большей мере принадлежать трудящимся, т.е. непосредственным производителям материальных и (или) духовных благ, напрямую или с помощью процедуры представительства. Государство, основанное на принципах выборности и представительности (парламентское) за счет разных механизмов, развитости гражданского общества, местного и территориального самоуправления и управления трудовыми коллективами, обеспечивает высокую степень участия населения в политической и социальной жизни. Раскол в левой идеологии произошел на рубеже XIX–XX вв., когда сформировались левое радикальное коммунистическое крыло и социал-демократия.

Заметим, что в начале XX в. именно левые выступили с проектами социального переустройства, которые фактически изменили мир. Социализм и социалистические ценности так вписались в политическую практику западной цивилизации, что можно не только вслед за Р. Дарендорфом назвать XX в. веком социал-демократии, но и веком реализованной социальной утопии.

Расширившийся после Второй мировой войны социалистический ареал, с одной стороны, и формирование государств всеобщего благосостояния – с другой, продемонстрировали разные варианты и пути реализации левых идей в обществе.

Провозглашенными ценностями и коммунистического, и социалистического крыла левых были социальная справедливость, свобода и равенство шансов, солидарность и социальная ответственность. Имея разное содержание в программах и политических практиках Запада и Востока, эти максимы были в равной степени включены в политический дискурс левых. Однако еще со времен Бернштейна социал-демократическое и коммунистическое направления расходились в плане инструментальных ценностей, где основная линия споров пролегала относительно вопроса, как достичь идеального или оптимального общественного устройства. Революционные меры для одних и эволюция для других – вот что развело социалистов и коммунистов по разные стороны баррикад. Другими демаркационными линиями споров были вопросы о пределах национализации государственной собственности, о плюрализме в политической жизни и многопартийности, о границах применения насилия и диктатуре пролетариата, соотношении индивидуальной свободы и блага всех, личного и общественного начал.

Социалисты и социал-демократы на протяжении всего XX в. не разделяли коммунистических идей о диктатуре и гегемонии пролетариата, об искоренении частной собственности, о допустимости террора и насилия в условиях диктатуры, так же как не принимали многих составляющих реального социализма. Что касается отношения к государственной собственности, то современные социалисты и социал-демократы отказались от казавшейся когда-то классической идеи о том, что преобладающей формой собственности должна быть государственная, общественная и (или) иные виды нечастной собственности.

В течение XX в., с одной стороны, сформировались коммунистические режимы, а коммунизм перестал быть только идеей и превратился в практику реального экономического и политического преобразования общества. Однако широкое распространение авторитарных и тоталитарных практик во многом скомпрометировало левую идею. Пренебрежение правом собственности сопровождалось и пренебрежением к остальным правам человека на фоне роста государственно-бюрократической машины и весьма посредственных экономических результатов.

С другой стороны, социал-демократы после Второй мировой войны инкорпорировались в политические структуры, активно участвовали в парламентской деятельности, стали формировать правительства в большинстве европейских стран и во многом способствовали изменению и трансформации социального строя западной Европы, благодаря чему стало возможным формирование различных моделей социального государства, государства всеобщего благосостояния.

Социализм в современном понимании предстает как метод исторического действия, базирующийся на приоритете коллективистской солидарности, социального контроля, общественной инициативы.

Именно эти принципы и способы самопредъявления демонстрировали социалистические и социал-демократические партии Европы, которые особенно укрепились в ходе становления и развития парламентских и демократических режимов.

Консерватизм в современной политике представлен в первую очередь социальными учениями и политическими доктринами, настаивающими на связи прошлого и настоящего, на воспроизводстве лучшего опыта про

шлого, препятствующими забвению базовых цивилизационных и культурных навыков, традиций. Идеал общественно-политического устройства консерватизма – это стабильность, порядок, преемственность, основанные на авторитете и свободе. Консерватизм не исключает перемены, но строит свою политическую программу на лояльности и гражданской ответственности. Как отметил С. Хантингтон, "консерватизм – это система идей, используемая для защиты любого сложившегося порядка, независимо от места и времени... Сущностью консерватизма является его страстное утверждение ценности существующих институтов". Консерваторы обычно склоняются к ограниченной монархии или к таким формам президентских и парламентских республик, где предусмотрена верховная должность, сосредоточивающая в себе большой объем власти (президент, премьер-министр). Мировоззренчески консерваторы часто связаны с религией, как на Западе, так и на Востоке, и склонны использовать религиозные догматы как объясняющие модели в политической и социальной жизни. Источником гражданского общества, по консерваторам, является государство, которое и дает гражданину свободу, и ограничивает ее в интересах общего блага.

Консерватизм в политике XX в. наиболее ярко выразился в реформах М. Тэтчер и Р. Рейгана. Заметим, что экономисты-консерваторы уже в 1970-х гг. подчеркивали негативную роль государственного вмешательства в экономическое развитие, призывая ограничить роль государства в этой сфере. Все большее их присутствие в государственных бюрократиях, усиление роли теорий общественного выбора и теории "главных действующих лиц и агентов" сделали возможным распространение "тэтчеризма" и "рейганомики", вызвавших волну социальных протестов как в Великобритании, так и в США.

В новых условиях в конце XX – начале XXI в. общество постмодерна порождает новые противоречия, новые риски, становится обществом так называемой текучей модернити, где приоритетным становится индивидуальный выбор, а роль групповых механизмов самоидентификации снижается, что обусловливает кризис традиционных классических идеологий и тех политических партий, которые с ними связаны.

Глобальные риски: социальные неравенство капитализма, разрушение экосистемы, распространение оружия массового поражения, сокращение демократических свобод, обострение гендерных противоречий, расовых и этнических конфликтов, цивилизационных столкновений – закономерным образом вызывают к жизни так называемые новые идеологии : "идеологии глобализма и антиглобализма ", идеологии "зеленых".

Вместе с тем, по мнению того же Гидденса, идеологический подход как в политике, так и в науке имеет место быть и в ситуации постмодерна. Социополитические теории продолжают пребывать в силовом поле двух мировоззренческих полюсов – капитализма и социализма. И что бы ни писали о социализме (и то, что он существовал лишь как утопическая программа, и то, что реальный социализм не имел ничего общего с Марксовой теорией), он и сегодня остается теоретической базой для тех, кто не приемлет капиталистических принципов. То есть социализм как идеологическая конструкция существует, воспроизводится, реконструируется и продолжает функционировать. Аналогичным образом продолжают развиваться и эволюционировать либеральные конструкты. В ряде своих трудов Гидденс уделяет внимание преодолению дихотомии между "левой и правой" идеологическими позициями.

В конце XX в. многие исследователи констатировали серьезный кризис, в котором оказались политические партии, ориентирующиеся на классические идеологические доктрины. Этот кризис выражался в снижении уровня доверия к политическим партиям, в сокращении их численности, в девальвации идеологических ценностей и постулатов. Политическая конкуренция проявлялась не столько как борьба идей и программ, сколько как соперничество имиджей. В этих условиях "партии большинства" стали смещаться к центру политического спектра, пытаясь стать так называемой catch-all party, а сторонники крайних, радикальных идей постепенно маргинализировались. Системные партии пытались адаптировать свою стратегию и основные характеристики под модель массовых партий. Данные тенденции способствовали возникновению партий, которые О. Киркхаймер назвал партиями "catch-all" ("хватай всех"). "Развивается новый тип партии, которая не является ни кадровой, ни массовой партией, а “всеядной партией” (О. Киркхаймер), “партией избирателей” (Ж. Шарло) или “партией притяжения” (P.-Ж. Шварценберг)". Такие партии могут быть правыми, центристскими и левыми. Они представляют собой межклассовые и даже межидеологические движения, целиком направленные на электорат.

Этот кризис представительности партий и политики, который можно обозначить как кризис "партийной формы", сопровождался и размыванием идеологических ориентиров; видимые различия в политике социалистов и либералов становились все менее очевидными.

В результате традиционное разделение на правых и левых перестало быть таким четким. Как правые, так и левые партии стали заимствовать идеи друг у друга, пытаясь ориентироваться на потребности массового электората.

Либералы активно включали в свои программы социальную составляющую, а социалистические и социал-демократические партии Европы фактически отказались использовать даже понятие "социализм". Показательны в этой связи результаты выборов, когда главные конкуренты раз за разом приходят к финишу почти с одинаковым результатом. Такую ситуацию мы наблюдали в США в 2000 и 2004 гг., в Германии – в 2005 г., в Италии, Швеции и Мексике – в 2006 г., во Франции – в 2007 г.

Как верно заметил А. Турен, европейские правительства стали переходить "от социализма к капитализму", и рынок вновь "заменил государство как главную регулирующую силу нашего общества". Реформы государственного сектора прокатались практически по всем странам Европы в большей или меньшей степени и были связаны главным образом с политикой перехода на новые модели управления, предполагавшие прежде всего повышение эффективности предоставления услуг населению при одновременном снижении затрат, снятии нагрузки с общественных бюджетов всех уровней. Важнейшую роль в этой модели играет, с одной стороны, изменение самой структуры государственной собственности за счет изменения состава ее элементов и автономизации, а с другой – перенос акцента с непосредственного предоставления услуг гражданам со стороны общественного сектора на стимулирование развития всех секторов экономики (Owen). И хотя менеджериализация в государственном управлении чаще связывается с "рейгономикой" и "тэтчеризмом", европейские страны, где во власти находились социал-демократы и социалисты, также многое взяли на вооружение из этой, по сути, консервативной и неолиберальной модели.

Результатом поиска новых форм и новых идеологических ориентиров явилась стратегия так называемого третьего пути, изложенная в Манифесте Т. Блэра и Г. Шредера, подписанная в 1999 г. Заметим, что одним из идеологов этого документа был один из известнейших социологов современности Э. Гидденс, который в конце 1990 – начале 2000-х гг. был личным советником премьер-министра Т. Блэра, участвовал в разработке программы Лейбористской партии Великобритании. Как отмечал сам Гидденс, понятие "третий путь" появилось, поскольку был "первый путь" (путь левых) – на Западе классическое государство благосостояния; были также коммунистические общества, где государство играло доминирующую роль.

С другой стороны, свою эффективность продемонстрировали и либеральные проекты в духе торгово-рыночной философии (тэтчеризм, рейгономика). При этом было понимание, что управлять обществом, как рынком, нельзя, нужна некая третья альтернатива.

В этом новом социальном контексте "третий путь" возник как ответ на вопрос: "Как построить справедливое общество в тех или иных условиях?" Потому проблема третьего пути, по мнению Гидденса, актуальна и для России, и для Китая. Она состоит в том, как увязать политику, экономику и общество в период демократических преобразований (Гидденс).

Многие левые социологи, анализируя европейскую действительность, с горечью констатировали, что идеологический кризис социализма вызвал активизацию правых и консервативных настроений, что "рынок, заменяя государство, способствует развитию индивидуализма и потребления в его самых неприятных проявлениях" (Touraine).

Левые партии, традиционно являющиеся массовыми, тяжелее других партий переживали потерю своего электората и кризис, связанный с поражениями на выборах. И хотя социалисты и социал-демократы активно сдвигались от классового подхода во второй половине XX в., пытаясь расширить свой электорат за счет других социальных групп, социалистическая риторика зачастую оставалась невостребованной. Это случилось отчасти потому, что в большинстве западноевропейских стран был достигнут сравнительно высокий уровень социальных гарантий и прав, отчасти потому, что на повестку дня выдвигались проблемы регулирования иностранной рабочей силы и места страны в новой международной политической и экономической системе, вызванной глобализационными процессами. А эти вопросы были артикулированы главным образом консервативными и правыми партиями.

Таким образом, можно выделить четыре типа классификаций политических идеологий.

По цели и основным ценностям в рамках аксиологического подхода выделяют либерализм, консерватизм, социализм, фашизм, коммунизм. В свою очередь каждая из этих идеологий предполагает различные разновидности и течения. Так, в современном обществе мы можем выделить плюрализм и неолиберализм в рамках традиционного либерализма, социал-демократическую и коммунистическую версии в рамках социалистической идеологии.

По месту на политическом континууме – правые, левые, центристские. В рамках этой типологии традиционно к правым политическим партиям относятся партии консервативного толка, националистические, либеральные, к левым – социал-демократические, социалистические, коммунистические, радикальные левые. Заметим, что анализ современных идеологий в рамках предлагаемой праволевой школы не всегда оправдан, так как в последние десятилетия появились идеологии, которые не вписываются в эти критерии, например "зеленые" идеологии, идеологии экологизма, феминистские идеологии, глобалистские и антиглобалистские идеологии.

По субъекту-источнику, артикулирующему идеологические максимы: партийные, государственные, религиозные, корпоративные, гендерные и т.д.

В зависимости от социальной базы (в рамках классового или стратификационного подходов).

Своеобразной формой проявления мировоззренческих изменений являются концепции, провозгласившие конец идеологии. Такая постановка вопроса связана с тем, что роль идеологии в мире политики меняется в зависимости от исторических условий, ситуации в стране, соотношения сил. Именно на этом основании в 60-х гг. XX в. Д. Белл, Р. Арон и X. Арендт сделали вывод о "конце идеологии" и начале эпохи деидеологизации.

Д. Белл связывал этот процесс с деидеологизацией массовой культуры, которая становится главным инструментом формирования образа жизни, норм, ценностей, культуры, а X. Арендт делала акцент на то, что в плюралистическом обществе, в отличие от тоталитарного, идеология не может стать доминирующей и довлеющей. Квинтэссенция этих идей нашла отражение в работе Ф. Фукуямы "Конец истории?", где постулировалась мысль о гибели идеологии коммунизма и о переходе к обществу свободной конкуренции разных видов культуры.

Крах СССР, разрушение мировой социалистической системы, включение постсоциалистических стран в третью волну демократизации, с одной стороны, а также успехи и эволюция государства всеобщего благосостояния, синтезировавшего принципы либерализма и социал-демократии – с другой, дали основание говорить о снижении роли идеологий в политическом процессе и об уходе идеологии из публичного дискурса.

Но буквально через десятилетие усиление роли факторов, нуждавшихся в идеологических оценках (расовые волнения, волна культурного нонконформизма в Европе, безработица, инфляция, кризис общества всеобщего благосостояния и т.д.), заставило ученых говорить уже об "эпохе реидеологизации". При этом осмысление результатов и последствий неолиберальных реформ на фоне разразившегося финансового кризиса все чаще приобретает форму дихотомии социализм – либерализм.

Что касается России, то после распада социалистической системы произошло массовое отторжение идеологических конструктов, что во многом явилось следствием идеологического диктата предшествующих лет. Само слово "идеология" приобрело негативный контекст, а реформы 1990-х гг. явили собой эру "конца идеологии", предполагающую полную деидеологизацию общественной жизни.

Однако на деле это не означало отсутствия идеологии реформ, которые имели явно либеральный характер и стали концентрированным выражением идеологии правого либерализма.

В условиях многопартийности и идеологической сумятицы трудно было консолидировать электорат и согласовать политические позиции. В результате выиграла та часть политической элиты, которая провела приватизацию в своих интересах и быстро вернулась к использованию административного ресурса. "Единая Россия" как наследница предыдущих партий власти в этом плане долго использовала риторику "надидеологической партии", пытаясь при этом стать так называмым "catch all party " условного политического центра, что и декларировалось ее лидерами. Обращаясь к российским парламентским выборам 1999, 2003, 2007 гг., скажем, что на них не случайно был востребован политический центризм, замешанный на государственнической идеологии. Огромное число граждан, не разделяя в полной мере ни правых, ни левых идейных конструктов и не относясь по формальным признакам к так называемому "среднему классу", тем не менее причисляли себя к нему. Идея центра как выражение стабильности и устойчивости была тогда весьма популярна в нестабильном обществе.

Параллельно в России оформлялись и институциализировались партии правого и левого спектра, их последовательность во многом вынудила "Единую Россию" искать новые идеологические ориентиры, которыми стали традиционные консервативные ценности.

Заметим, что процесс формирования классического "лево-правого спектра" в России, также как и большинстве стран СНГ, пока не закончен. Возможно, в условиях доминирования одной партии партийно-идеологический ландшафт приобретет иные "неклассические" формы.

Кризис коммунистической идеологии Дифференциация общественно-политической мысли.

Неоспоримый факт, что крушению коммунистической идеологии в СССР и странах Восточной Европы способствовала, естественно, прежде всего, горбачевская перестройка. Социализм, как некое существо, лишенное привычной среды обитания, не выдержал глотка “чуждого” воздуха – внедрения даже отдельных элементов демократии. Однако надо учесть, что курс на перестройку был в 1985 году объявлен советским руководством “не от хорошей жизни” и, конечно, не ради последующего установления капитализма.

За четверть века до этого, в конце 50-х–начале 60-х, казалось, что коммунистическая идея, серьезно дискредитированная сталинщиной, обрела второе дыхание благодаря хрущевской “оттепели”. И победа в Великой Отечественной войне, и освоение целины, и первые космические полеты, и “национально-освободительная борьба” (при щедрой советской помощи) в странах третьего мира – все это умело использовалось советской пропагандой. Низкий уровень жизни принимался как должное большей частью населения, едва оправившегося от тягот военной и послевоенной поры и воспитанного в духе “пролетарского” аскетизма. Локальные же проявления общественного недовольства, например в Новочеркасске (1962), не говоря уже о венгерских (1956) и чехословацких (1968) событиях, подавлялись вполне по-сталински – жестоко и кроваво, – а информация о них оказывалась строжайше засекречена.

“Железный занавес” (идеологический барьер плюс “физическая” закрытость границ) отрезал “страны социалистического содружества” от разнообразного опыта передовых западных государств. Соответственно, “лагерь мира и социализма” отстал от них по очень многим параметрам, прежде всего тем, которые прямо определяют жизненный уровень. С другой стороны, развитие коммуникационных технологий, постепенный рост числа всевозможных деловых и личных контактов с представителями капиталистических стран способствовали тому, что товарно-информационный поток извне разъедал пресловутый “занавес” все сильнее, дезавуируя догмы советской пропаганды о “загнивающем Западе” и “неоспоримых преимуществах социализма”. В массовом сознании граждан СССР и его сателлитов, особенно в молодежной среде, устанавливается тайный культ, идеализация и фетишизация всего имеющего отношение к Западу и США, будь то литература, товары либо политические идеи. Запрет на свободный доступ к информации из развитых капстран (“глушение” радиопередач, контроль за ввозом печатных изданий, аудио- и видеопродукции и т.п.) скорее стимулировал этот процесс согласно “эффекту запретного плода”, чем препятствовал ему.

Главным же “могильщиком” коммунистической идеи стал тот самый общественный слой, который в свое время сыграл основную роль в ее утверждении, – интеллигенция.

В начале ХХ века желание быстрых социально-политических перемен привело наиболее радикальную ее часть к мысли о том, что для построения некоего справедливого общества возможно и даже необходимо насилие. Посеявший ветер пожнет бурю: наиболее организованная часть радикальной интеллигенции – большевистская верхушка, – придя к власти, начнет избиение всех инакомыслящих собратьев по “прослойке”. Дело дойдет до известного теперь выражения Ленина: “Интеллигенция – это не мозг нации, а говно”. В результате тысячи образованных русских людей, даже симпатизировавших ранее большевизму, стали духовно и физически противодействовать ему, а те из них, кто выжил и оказался в эмиграции, основали антисоветские организации и соответствующую прессу. Началась эра, по советской терминологии, “отщепенцев”, разъясняющих “наивным” западным демократиям правду о московском режиме и ведущих по мере сил работу по его разложению извне.

Разоблачение, хотя бы и половинчатое, под флагом “восстановления социалистической законности”, культа личности, предпринятое Н.С.Хрущевым, несколько улучшило положение и даже привело к формированию плеяды т.н. шестидесятников – интеллигентов, верящих в “возрождение ленинизма”, под которым они понимали некий светлый идеал, поруганный во времена Сталина. Однако трагикомическое отношение нового лидера СССР к интеллигенции и откровенные просчеты в экономике и внешней политике (чего стоят хотя бы “кукурузная эпопея” и стук пресловутого ботинка на заседании ООН) не вербовали власти образованных сторонников.

Таким образом интеллигенция постепенно разочаровывалась в советской власти: от взращенного хрущевской “оттепелью” поколения “шестидесятников”, которое видело альтернативу сталинщине в некоем “подлинном ленинизме”, – к радикальным интеллектуалам семидесятых-восьмидесятых с их “кухонным” вольнодумством. Т.н. диссиденты вели деятельность уже откровенно антисоветскую. Появился самиздат, отражавший эту подспудную, теневую духовную жизнь, работу независимой от официальной идеологии мысли. В понятие “интеллигентный человек” составной частью вошла оппозиционность по отношению к государственной власти.

Итак, в соцстранах сложилась ситуация, когда марксизм-ленинизм практически полностью утратил влияние на массы, а подавляющее большинство интеллектуальной и политической элиты или находилось к нему в тайной оппозиции, или, во всяком случае, не мыслило в строгом соответствии с коммунистической доктриной и не было готово ее защищать. Это означало глубокий кризис коммунистической идеи. Все его признаки были налицо уже к началу 70-х. События, произошедшие после 1985 года, можно считать его закономерным разрешением.

Альберт Нарышкин

Кризис идеологий: куда идет Россия в XXI веке

Вопрос о необходимости идеологии в России и её выборе поднимают с завидным постоянством, после чего начинаются споры километровой длины между адептами разных идей. Выдвигаются самые радикальные предложения и пути развития страны, предлагаются весьма крутые меры и методы, но после горячих дебатов все остаются при своём мнении, ни на шаг не приближаясь к тому заветному, ради чего все споры и начинаются.

Идеологии, как ни крути, нужны сторонники, а их не удаётся собрать в сколько-нибудь многочисленную силу: убедить или переубедить миллионы человек. Многим современникам просто безразличен этот вопрос, равно как и все обсуждающиеся идеи.

Кризис идеологий

Как ни резко это прозвучит, идеология – это своего рода фантомная боль. Три поколения привыкли жить при ней, и теперь люди попросту думают, что это непременный атрибут государства. Хотя идеология, строго говоря, лишь дитя XX века. Она вступила в силу только тогда, когда окончательно потеряли своё влияние религия, монархия и сословный уклад общества, которые выполняли роль неписанной «общественной конституции». Религия диктовала правила и нормы в основном для простолюдинов, дворянство жило в своих рамках дозволенного, положенного и обязательного, а монархия венчала здание государственной системы. Простолюдины знали, как им относиться к дворянам и к монарху, дворяне знали, как относиться друг к другу и к монарху, была ясная система вассального подчинения, а церковь легитимизировала всю систему. Когда они рухнули, на их место пришли великие идеологии.

Но XX век прошёл, и вместе с ним деградировали все идеологии. К примеру, самая яркая в прошлом столетии, коммунистическая, претендовавшая на тотальную победу за умы человечества, повсеместно была либо отринута, либо мутировала в одиозные формы.

В том же Китае, который по инерции до сих продолжают считать коммунистическим, изначальные идеи были скрещены с капитализмом, так что от коммунизма там осталось только название.

Ещё раньше рухнула идеология фашизма. Вместо неё Запад начал возводить либеральную идеологию прав человека, которая была очень удобной, так как объясняла необходимость противостояния с Советским Союзом. Для этого на Западе было инициировано подписание разнообразных деклараций, гарантирующих права и свободы, Запад даже провозгласил себя «миром свободы», делая вид, что он свято соблюдает все принятые декларации. СССР же был объявлен тоталитарным режимом с повсеместным нарушением всех прав человека, свободы слова, политических свобод и так далее, что, строго говоря, было правдой лишь отчасти, иначе был бы невозможен detant, «разрядка». Да и свои достижения в области соблюдения всевозможных прав и свобод Запад сильно преувеличивал. Но на уровне деклараций это вполне годилось — большинство западных обывателей такая риторика убеждала, а другого и не требовалось.

При этом оказалось, что идеологии годились как оружие информационного противостояния, а как только Советский Союз распался, то и стройная унифицированная идея «свободного мира» Запада стала активно деградировать, и свободное толерантное общество вдруг предстало весьма неоднородным и полным противоречий.

Было бы преждевременным говорить, что на идеологиях вообще надо ставить крест. Возможно, это просто временное явление, связанное с историческим периодом. Сейчас пошёл некоторый обратный ход – деглобализация – и многое, что было построено в XX веке, отменяется и становится неактуально. Но, возможно, через 50-100 лет, когда нынешняя турбулентность уляжется, возникнут новые идеологии, само понятие это понятие эволюционирует в нечто другое.

В любом случае развитие общества идёт поэтапно, и сегодня все идеологии находятся в кризисе. Было бы уместным просто принять это как данность и строить систему для сегодняшнего дня, которая не опиралась бы на догматическую идеологию. Будущее, возможно, и вернёт идеологии – уже преобразованные и на новом уровне.

У каждого свой путь

Соединённые Штаты , равно как Россия и Китай, являются самостоятельной цивилизацией, а положение «лидера свободного мира» только усиливало эту тенденцию. Американская идея всегда немного отличалась от европейской: знаменитая «великая американская мечта» – своеобразная локализация североевропейской протестантской трудовой этики. Еще одним отличием стала американская конституция с пресловутым Биллем о правах. К тому же американцы первые внедрили идею о равенстве возможностей для всех. Как было сказано, американских нищих невозможно сподвигнуть на революцию, потому что 80% из них полагает, что они только временно нищие, а в будущем станут миллионерами.

Очевидно, что большинство лозунгов в Америке, равно как в Европе, Китае и СССР, были только лозунгами, а в жизни всё оказывалось «не так однозначно». На сегодняшний же день в США после принятия «Патриотического акта» просто смешно говорить о личных свободах и гарантиях. Там всё это давно подменили идеей потребления.

Европа с началом XXI века начала активно развивать идею неолиберализма: супер-свобод для всех меньшинств с намеренным приданием их интересам большего приоритета, чем интересам большинства людей, придерживающихся традиционных ценностей. Сейчас уже можно сказать, что началось форменное наступление на церковь и религии (все традиционные), на институт семьи, институт брака, на систему отношений родителей и ребёнка, мужчины и женщины. Европейцы уже додумались до того, что ребёнок должен «сам решать, какого он пола», что является лишь одним из одиозных примеров их современной неолиберальной политики.

Китай тоже отказался от догматической коммунистической идеологии и занялся построением своей собственной модели госкапитализма, не особенно обращая внимания на международные акты, которые пытались навязать извне и сделать обязательными. Решил Китай, что бесконтрольный интернет не будет полезен для страны, и поставил интернет под централизованный контроль. Что, кстати, не мешает китайцам иметь крупнейшие в мире онлайн-компании, в том числе и международного уровня.

Можно сказать, Китай первым отказался от преданности «чистоте идеи» (чем так заражён нынешний Брюссель) и стал действовать по принципу «это нам подходит – берём, это нам не подходит – отметаем». А если кто-то считает, что первое и второе должно идти только вместе, то китайцам, совершившим колоссальный рывок за последние 25 лет, глубоко плевать на их мнение. Они каждый взятый извне элемент не просто копировали один-в-один, а преобразовывали так, чтобы он оптимально укладывался в существующую систему и наилучшим образом соответствовал стоящим в данный момент целям.

Таким образом, китайскую «идеологию» можно признать наиболее эффективной в данный момент именно потому, что они первые догадались отказаться от идеологии в классическом понимании, но начали выстраивать систему правил, ценностей и установок, оптимальных для страны и задач её развития.

И уж точно никак не представляли из себя незыблемую систему элементов, а напротив, регулярно подвергались ревизии. Что-то отбрасывалось, что-то добавлялось, что-то видоизменялось. Поэтому китайцы сегодня единственные, кто не испытывает кризиса идеологии. Весьма небесполезный опыт для России.

Россия: куда идём?

Говоря о проблеме идеологии в нашем Отечестве, прежде всего стоит отметить, что спустя 25 лет после развала СССР кажется уже очевидным, что идея возрождения коммунизма несостоятельна. Нельзя дважды войти в одну реку. Эксперимент по построению коммунистического общества проводился во множестве самых разных стран: от Кубы и Бразилии до Китая и Северной Кореи, включая половину Европы. Везде пришлось отказаться либо от коммунизма вообще, либо от его догматической чистоты. Так что пожелание некоторых политических сил вернуться в прошлое типа «СССР 2.0» выглядят нелепо. Россия может стать чем-то новым, но не чем-то старым.

Справедливости ради надо отметить, что не менее безнадёжны попытки возрождения Российской империи с лозунгом «Православие, Самодержавие, Народность». Ни одна страна в мире не возвращалась в столь далёкое прошлое, и нам совершенно незачем пытаться это сделать. Классическое самодержавие, основанное на сословном обществе, — это настоящий кошмар на сегодняшний день, потому что означает отключение социальных лифтов для большинства граждан. Впрочем, на излёте самодержавной системы возникали уже некие прецеденты, когда дорога к высоким достижениям открывалась и выходцам из нижних слоёв общества. Правда, для этого надо было прыгнуть выше головы. Но такие ситуации обычно были как раз признаком отмирания монархии и всей системы наследования власти, не только верховной, но и более низкой. В правительство Российской империи если и назначали не по наследству, то уж земельные владения веками принадлежали одним и тем же семьям.

На сегодняшний день мир стал слишком сложен, и монархия представляет собой недостаточно уравновешенную систему власти. Всё зацентрализованно,принятие решений на самом верху — это вообще одна из причин, почему Российская Империя потеряла гибкость и в кризисное время не смогла выстоять.

Современный бизнес элементарно не захочет работать в условиях старой-доброй монархии. Разве что монархия будет декоративно-опереточной, как в Европе. Но и это маловероятно, потому что хоть советскую власть мы и разлюбили за 70 лет (правда, сейчас по ней и тоскуем), то неприятие к монархии, к классовому обществу у нас сидит крепко. Тут мы очень похожи на американцев. Попробуйте представить себе попытку посадить кого-нибудь на трон в США! Они бежали от этого через океан, а мы воевали довольно долго. Идея возобновления царизма просто не найдёт сторонников и будет сметена народным негодованием.

Однако это не значит, что мы не можем, подобно китайцам, брать отдельные правила, отдельные модели, договорённости, порядки, которые существовали в прошлом и по тем или иным причинам могут быть вполне полезны в настоящем, при условии, что будут должным образом переделаны под условия нынешней России и её цели. С одной стороны, хотя в народе существует отторжение западных установок, которые нанесли очевидный вред России в 90-х, при этом они достаточны сильны среди городского населения. С другой стороны, среди россиян так и не сложилось единого консенсуса по вопросу, как дальше жить, какой путь избрать. Предложений много, но все они, как я уже говорил, весьма одиозны и не очень реалистичны.

Взять то же самое православие. В определённый период российская власть рассчитывала, что религия сможет стать одним из элементов новой идеологии. Но сегодня так же очевидно, что она им не стала. Кстати, стоит обратить внимание, как менялось отношение к православию либеральной оппозиции и интеллигенции ещё со времён Советского Союза и по наши дни. В конце 80-х – начале 90-х быть православным в этой среде считалось совершенно обязательным условием. После прихода Путина столь же обязательным стало ежедневное выливание помоев на Русскую Православную Церковь в частности и православие вообще. Наши либералы и вовсе додумались до того, что провозгласили православие главной причиной якобы «рабской сущности» русского народа, позабыв о том, какими ярыми верующими они сами были несколько лет тому назад.

Но является ли неудача становления православия в качестве объединяющей идеологии поводом для того, чтобы религиозный элемент вообще отбросить из той конструкции, которая должна заменить нам идеологию в будущем? Да ни в коем случае!

Во-первых , нет никаких резонов отказываться от свободы совести и вероисповедания, которые гарантированы Конституцией. Это абсолютно полезные права и свободы, которые, с одной стороны, дают возможность верить тем, кто хочет верить, но с другой, не обязывают это делать всех остальных.

Во-вторых , традиционные религии являются естественным препятствием для ползучей исламизации. Если человек ищет веру, то пускай уж он лучше придёт в православную церковь, в мечеть, где проповедуют традиционный для России ислам, или в синагогу, чем пойдёт слушать радикальных проповедников с идеями ненависти и войны. Спасёт ли это нас от угрозы терроризма и исламизации? Конечно, нет. Правильные религиозные слова не станут универсальной панацеей и достаточным лекарством от террористов. Но в состав «комплексной терапии» эти элементы несомненно должны войти.

Ставя совершенно ненужные искусственные препоны в этих областях, мы ровно ничего не приобретаем и очень многое теряем. Поэтому пусть уж будет так, как оно у нас записано в законе: верующие имеют право верить. Пускай лучше это будут православные, мусульмане, иудеи и буддисты, чем оголтелые исламисты. Конечно, это не спасёт всех, не предохранит всех от попадания под влияние радикальной пропаганды, но это, по крайней мере, защитит некоторых, а то и многих от её пагубного влияния. И чем же это плохо?

Кроме того, традиционные для России религии полезны тем, что укрепляют традиционные для нас ценности: семью, брак, уважение к государству и многое другое, что подвергается атаке неолиберальной пропаганды, идущей с Запада. По той же причине всевозможные американские секты, повязанные с ЦРУ, надо, безусловно, запрещать.

---

Альберт Нарышкин, Кризис идеологий: куда идет Россия в XXI веке // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.22359, 30.07.2016

Идеология

Кризис и конец эпохи идеологий

Особенность сегодняшнего кризиса состоит в глобальной растерянности. Люди чувствуют себя неуверенно по всему свету. Никто не понимает, что, по-хорошему, надо делать. При этом ничего действительно страшного и непоправимого не произошло, по крайней мере пока. Но в воздухе словно носится ощущение медленно, но неотвратимо надвигающихся грозных событий. Как заметил один ироничный блогер в Живом Журнале, «перед тем как выплюнуть, Бог нас жует медленно, как жвачку».

Что-то похожее было перед самым распадом Советского Союза. Уже за год-полтора до августовского путча (или неудачной августовской попытки контрреволюции) и Бело-вежских соглашений стало понятно, что скоро страна станет совсем другой. Крах СССР, болезненный слом прежнего образа жизни и шоковые реформы приближались тоже мед-ленно, не торопясь, что называется, «с оттяжкой».

Однако, что на самом деле означает нынешний медленный, затянутый темп кризиса? Может быть, на самом деле всё не так уж и плохо, и нас только зря пугают, как говорят, специально «кошмарят»? В этом и состоит задача СМИ — им постоянно нужна сенсация. Что может быть понятнее для прессы, чем производить апокалиптические прогнозы, растянутые на долгие месяцы? Зато они постоянно будут держать в напряжении аудиторию и всякий раз восприниматься как сенсация. Полуистерическое внимание публики обеспечено. А там, глядишь, все забудется: страшен сон, да милостив Бог.

Нынешняя Россия — не идеологическая страна

Действительно, нам не дано предугадать, чем нынешние события обернутся. Нельзя знать свою будущую историю. Может, всё обойдется. Однако в сегодняшней ситуации удивляет та готовность, с которой именно у нас стали встречать плохие новости. Растерянность везде, но, возможно, нигде нет такого настроения, что всё это не случайно. Словно здесь, в России, люди в глубине души уже задолго до официально объявленного кризиса были готовы к глобальному, тотальному срыву.

Связано это с тем, что с падением Советского Союза у нас больше не было идеологического проекта, который был бы общим для всех. Для кого-то общественным идеалом выступила либеральная демократия, для кого-то советский социализм, для кого-то Византийская империя, но решающего общего согласия по этому вопросу не было. Этим была вызвана путинская оборонительная политика, преимущественно тактического порядка, направленная на удержание и стабилизацию. Сегодняшняя Россия — не идеологическая страна. Чувство глубинной неуверенности в немалой степени имело место из-за отсутствия четкого плана «как нам обустроить Россию», с которым было бы согласно решающее большинство общества. Отсюда и неуверенность — от неопределённости с ответом на вопрос, в какой же стране и в каком мире мы живём?

Сегодняшний кризис — это кризис идеологии как таковой

Теперь вдруг глубинное чувство неуверенности и неопределенности оказалось присуще не только нам. Ведь если сравнить смертельный советский кризис двадцатилетней давности и кризис нынешний, уже всемирный, вот что можно заметить. Тогда у нас, разуверившись в идеологии коммунистической, захотели капитализма. Уверенность в «прекрасном далеке» основывалась на том, что под рукой была готовая «модель по сборке» ― либерально-демократическая идеология. Был под рукой и наглядный пример того, что все будет хорошо, ― Запад. Там люди своими мозгами и руками создали себе «нормальную» жизнь, наконец-то надежно и удобно устроились на Земле в отличие от нас, горемык. Поэтому тот кризис проходил в каком-то экстазе, упоительной горячке. В Германии радостно сносили Берлинскую стену, стирая границу между Востоком и Западом, и мы этому радовались тоже. Музыкальным фоном радикальных перемен была «Ода к радости» Бетховена на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы»!

Сегодня же приветствий надвигающейся грозе не слышно совсем. На этот раз под рукой нет ни готовой идеологической модели для сборки, ни конкретного примера того, где знают и умеют как надо. Дала сбой система западного образа и устройства жизни в целом. Под вопрос поставлена не только модель финансового капитализма, но и связанная с ним либерально-демократическая идеология. Оказывается, и она тоже не гарантирует надежного существования на Земле.

Однако особенность «текущего момента» в том, что на смену демократическому либерализму не приходит никакой другой идеологии, которая могла бы выступить ему альтернативой во всемирном масштабе. Ведь идеология лишь тогда идеология, когда ее претензии носят универсальный характер, когда она претендует на целый мир, на то, что только на ее основе можно надежно устроиться на Земле. Тем самым возникает вопрос: не означает ли сегодняшний кризис, связанный с этим кризис либеральной модели и отсутствие модели альтернативной начало конца новоевропейской эпохи идеологий вообще?

Что такое идеология

Термин «идеология» ввёл французский философ и экономист А.Л.К. Дестют де Траси в начале XIX века для обозначения учения об идеях, которые позволят установить твёрдые основы для политики и этики. Идеология как таковая — это новоевропейский феномен, связанный с попыткой эмансипации человека от религии в Новое и Новейшее время. Суть его в том, что идеология претендует на понимание логики истории, на проникновение в эту логику и на обладание знанием, как должно быть устроено человеческое общество. Идеология строится рациональными средствами, апеллирует к рациональному знанию и предлагает проекты того или иного типа общественного устройства, которые человечество своими силами должно воплотить в реальной жизни. Поэтому идеология представляет собой попытку человека надежно устроиться на Земле лишь с опорой на собственные силы и разум. В этом смысле понятие «христианская идеология» — не меньший оксюморон, чем деревянное железо. Естественно, я не хочу сказать, что не может быть обществ, где господствующей формой общественного сознания будет христианство или другая религия. Но христианство неидеологично и неполитично. Оно ориентирует не на земное самоустроение, а скорее на отказ от него в надежде на помощь Бога.

При этом нынешние призывы срочно создать новую «четвертую теорию» ни к чему реально не ведут. Они лишь подчеркивают нынешнюю нехватку «теории» как таковой и растерянность человека перед вопросом, как же ему теперь быть.

К этому можно присовокупить, что неслучайно сейчас наблюдается вырождение политики. Нынешние ведущие политические деятели выглядят несерьёзно. Так венесуэльский Уго Чавес или боливийский президент Эво Моралес — скорее, пародия на кубинских революционеров соро-калетней давности, а, например, Николя Саркози — пародия на де Голля. Разочарование в политике и разочарование в идеологиях — феномены взаимосвязанные: оказывается, они не могут дать то, что обещают. И соответственно, на политической сцене, которая во многом уже лишь по инерции считается сферой соперничества и борьбы идеологий, ведущими деятелями оказываются полупародийные фигуры. Стоит только посмотреть на предыдущего прези-дента США или президента нынешнего. Это, скажем так, не Рузвельты, не гении. Например, при взгляде на Б. Обаму возникает стойкое подозрение, что он на самом деле ничего не может и ничего не решает, а являет собой сугубо имиджевый проект.

Три главных идеологии

Либерализм, коммунизм и фашизм — вот три основные доминирующие политические теории, которые, как пишет французский консерватор Ален де Бенуа, породили множество промежуточных идеологических течений в ХХ веке (1).

Он отмечает, что «теории, которые появились позже, раньше других исчезли. Фашизм, появившись позже всех, погиб быстрее всех остальных. Потом коммунизм. Либерализм — самая старая из трёх этих теорий — исчезает последним» (2).
Либерализм из этих трех основных идеологий наименее экспансионистский. В отличие от коммунизма он оставляет известное пространство свободы за религией. В либерализме как идейном умонаст роении вообще есть некоторое доверие к данностям жизни. Как писал Фридрих Хайек, «проследив совокупный эффект индивидуальных действий, мы обнаружим, что многие институты, на которых зиждутся человеческие достижения, возникли и функционируют без участия изобретающего и направляющего разума; что, по выражению Адама Фергюсона, «нации спотыкаются об установления, которые являются на самом деле результатом человеческих действий, а не человеческого намерения» (3).

В то же время одна из определяющих черт либерализма лежит в области скорее антропологической — это понимание человека как самодостаточного автономного существа, исполненного «нервного чувства собственного достоинства», — по выражению нашего Константина Леонтьева. Коммунизм — это ставка на коллективное «мы», которое для фи-лософии коммунизма является подлинным основанием и средоточием бытия. Либерализм же — это ставка на индивидуальное «я» как на своего собственного господина. Кто более эффективен в освоении мира — индивидуальное раскрепощенное «я» или коллективное, объединенное «мы» — вот один из центральных пунктов расхождений между коммунизмом и либерализмом.

Смертельный кризис идеологии коммунизма и коммунистического строя случился 20 лет назад. Коллективное «мы» проиграло битву претендующему на автономию индивидуальному «я», потому что основанный на последнем строй жизни был одновременно и более гибким, и в то же время более отвечал внутреннему человеческому тщеславию и гордости. Если при коммунизме я лично должен еще смиряться перед партией и государством, отвечать их строгим, драконовским нормам, то при современном капитализме я могу вести уже почти какой угодно образ жизни. Однако, похоже, оказалось, что Вавилон — это всё же не очень надолго.

Правда, даже если мы правы в своем прогнозе наступившей смены эпох, понятно, что происходить она будет не одномоментно. Прошлое всегда уходит не сразу, оно словно исчезает или осыпается частями. Не стоит ждать, что уже завтра нас ждет новый мир. Будущее будет отвоевывать себе место постепенно, а прошлое еще долго будет сопротивляться и цепляться за жизнь. Так, долго и постепенно уходила, сдавала поле боя античность, а потом, почти через тысячу лет - Средневековье.

Кризис - это суд

Слово “кризис” пришло из античности. По-древнегречески оно означает “суд”. Если кризис понимать как суд над зарвавшимся человечеством, то нелепо рассчитывать на, как говорят, “урегулирование кризиса”, на удачную “борьбу с кризисом”. Подсудимый не способен бороться с судом, по крайней мере, на равных. Суд заканчивается лишь приговором. Лишь в этом смысле судебное дело может быть “урегулировано”. И побег здесь тоже исключён. В сфере бытия, как отмечал М. Бахтин, алиби быть не может.

Окончательный приговор нынешнего суда-кризиса пока не озвучен, как и наказание. Но на сегодняшнем примере практически панического восприятия даже начальной стадии будущих весьма вероятных потрясений можно сделать вывод, что прочно устроиться человеку на Земле не получится, это невозможно. Человек и сам это в самой глубине души знает, иначе нынешних массовых панических настроений бы не было. Провозглашенный двадцать лет назад Ф. Фукуямой “конец истории” и необратимая победа либеральной идеологии также несбыточны, как и светлое коммунистическое будущее.

Что же касается России как неидеологической страны, то здесь можно, как это ни странно, попытаться извлечь из слабости силу. То, что совсем недавно представлялось очевидным недостатком, может парадоксальным образом обернуться преимуществом. В условиях конца идеологий отсутствие у нас господствующей идеологии дает нам бόльшую степень свободы, чем у западных стран. Мы не привязаны ни к какому проекту, и значит, у нас более широкий горизонт зрения, и поэтому больше возможностей для действия.

Кроме того, мы, возможно, еще не успели привыкнуть к материальному достатку, который на исторически относительно непродолжительное время организовала у себя западная цивилизация и который мы в течение уж совсем короткого времени пытались устроить и у себя. Никогда человечество, по крайней мере, его значительная часть, не жила так обеспеченно, как во второй половине ХХ века. Но разве кто-то давал стопроцентную гарантию, что это будет длиться вечно? А что касается нас, то, как говорил с некоторым надрывом и в то же время со смирением Василий Шукшин, “никогда хорошо не жили, не хрена и начинать”.

Неважно жить в материальном плане - это только к лучшему в том смысле, что такое положение дел продолжает длить историю. В христианской теологии последние времена однозначно связываются с временами всеобщего материального благополучия. Человек такой эпохи гораздо менее способен и к творчеству, и к самопожертвованию.

Однако отход от принципа идеологии как попытки деятельного самоустроения на Земле не обязательно означает отказа от активности вообще. По-своему может быть предельно деятелен торговец, по-своему офицер, по-своему монах. Вопрос в том, на что активная деятельность направлена: попытка ли это самодовольного самоустроения и самовозвышения, или это следование ценностям более высоким, чем земные ориентиры.

2 Там же. С. 28.

3 Хайек Ф. Индивидуализм истинный и ложный // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (первая половина ХХ века). М., 2000. С. 389-390.